Попова Александровна - Пастырь добрый
— Тем паче. А теперь припомним, как скоро ты оправляешься от болезней и ран, даже имея в виду молодой организм, вспомним, сколько всего доводилось тебе вынести — в приземленном, человечьем смысле, в смысле телесном… И что же?
— Что? — уточнил Курт тоскливо.
— Ты ведь следователь, — отозвался тот, — сделай вывод из этих данных.
— Они правы? — уныло предположил он. — Я вынослив и устойчив к атакам на сознание?
— Они правы, — повторил духовник убежденно. — Ты устойчив. Твоя исключительная интуиция и твой разум — вот что делает тебя уникальным. Великий математик из тебя вряд ли выйдет, да и трактата о стихосложении ты не напишешь, но видеть невидимое, ограждаться от невозможного — это в твоих силах. И — да, ты вынослив. Трое суток без сна, многочасовая поездка верхом, суточное патрулирование замка, ранение, второе ранение и еще три — вот что ты пережил во время первого дознания, прежде чем, наконец, силы тебя оставили. Месяц с запертыми на замок мыслями, в постоянном, круглосуточном напряжении умственном и… покрасней снова — меня это веселит… в напряжении физическом — это твое второе расследование. События третьего мы только что обсудили.
— И какой из этого вывод?
— В Альпы, человек, — приговорил наставник коротко. — Как быть с твоим разумом, что делать, чтобы усовершенствовать твои возможности — это нам предстоит еще решить. Пока нам не доводилось иметь дело с тебе подобными, мы не знаем, как быть, какие специалисты нужны для твоего обучения. Найдем — будешь учиться. Тем временем же, дабы врожденная твоя стойкость имела в поддержке что-то, кроме себя самой и академических навыков, пройдешь обучение с instructor'ом зондергрупп Конгрегации. Пока твоя выносливость, твоя физическая подготовка — это все, что ты можешь противопоставить твоим противникам. Понимаю, это не всегда спасает, но ничего иного пока нет, и не сидеть же сложа руки.
— Господи, снова муштра… — пробормотал Курт себе под нос, и тот довольно улыбнулся:
— Ничего, малая толика дисциплины тебе не помешает, а ты, судя по душевному и физическому состоянию обер-инквизитора, совсем от рук отбился… На службу после обучения выйдешь в первом ранге.
— Подсластили пилюлю? — укоризненно заметил он. — Еще пара дел — выбьюсь в обер-инквизиторы и, глядишь, в Генеральные… Если так пойдет и дальше, боюсь, в Конгрегации недостанет чинов.
— Мы нарочно для тебя что-нибудь придумаем, — утешил его наставник, вновь обретя серьезность. — А теперь я соблюду традицию, каковая связана с завершением всех твоих дознаний. Еще в прошлый раз я сказал, что они уже не оставят тебя в покое, и оказался прав; я говорил, что твоя служба будет теперь все опасней…
— Снова предложите в архив? Это после обучения-то?
— Или вместо него, если пожелаешь.
— Я уникум, — усмехнулся Курт невесело. — Разве ж я могу уйти и лишить Конгрегацию шанса изучить столь редкостный exemplar?.. Я сказал это однажды и буду говорить до конца, отец: нет. Я остаюсь следователем, и на это решение не повлияет ничто.
— Я повлияю, — заметил тот строго. — Если все слишком далеко зайдет. Если я пойму, что на тебя навалились те, с кем тебе уже не справиться при всех твоих достоинствах; именно из-за твоей уникальности — тебя следует сохранить. Если не обо мне, то помни хотя бы об этом, когда снова полезешь в пекло…
— Меня не слишком спрашивали, желаю ли я лезть в пекло, — заметил он негромко, когда наставник умолк; несколько долгих мгновений висела тишина, нарушаемая лишь скрипом тонкой кожи перчаток, и, наконец, Курт вздохнул, с усилием отгоняя видение разливающегося под ногами огня. — Знаете, отец, у меня создается нехорошее чувство, что он меня преследует. Словно знает, что я его боюсь, и настигает меня всюду, где может. Словно задался целью меня уничтожить. И… я даже смирился уже с мыслью о том, что смерть… которая — настанет же когда-нибудь… я приму именно от него. Что когда-нибудь никакое чудо уже не спасет. Что это судьба. Для равновесия, что ли…
— В Альпы, — повторил духовник настойчиво и убежденно. — На воздух, на плац, работать. Там, мальчик мой, тебе будет не до еретических раздумий. А если старший instructor решит взяться за тебя всерьез, то — вообще не до каких.
Эпилог
— Сочувствую.
— Это еще цветочки, — вздохнул он недовольно. — В конце нашей беседы отец Бенедикт сообщил мне, что я удостоен рыцарского звания. Поздравления принимаются.
— Неплохая карьера для инквизитора полутора лет службы, — отметил Бруно, и Курт усмехнулся:
— Неплохая карьера для сына прачки и точильщика. Кто бы сказал мне тогда… Даже за хорошую шутку не сошло бы. Оказывается, Его Императорское Величество возжелали пожаловать меня сей милостью еще за прошлое дело — неоценимая услуга трону, что ты. Раскрыт заговор с участием герцога, князь-епископа и еще кучи знатной шелупони; я ведь вывел из строя разом двух курфюрстов — подарок императорским планам, лучше не придумаешь… Вчера меня притащили в магистрат, зарядили возвышенную речь, нацепили меч и рыцарскую цепь. Большим болваном я себя еще не чувствовал, особенно учитывая торжественную физиономию бюргермайстера. De jure за мной числится вшивая деревенька, именуемая громким словом майорат, посему я нынче «фон»… — на откровенную, нескрываемую ухмылку Бруно он покосился почти с ненавистью, покривившись: — Смейся, давай. Курт Гессе фон Вайденхорст… Самому противно.
— Почему только de jure?
— Потому что de facto я этой деревни в глаза не видел, дохода с нее получать не буду и владеть ею — тоже навряд ли; следователю собственность иметь запрещается. Id est[228], табуретку я купить могу, а вот деревню иметь права у меня нет. Пока служба — заказано. Переписать эту дыру на Конгрегацию совершенно я тоже не могу — майорат, однако препоручить заботу о надзоре за ней — вполне.
— И весь доход, соответственно, в конгрегатскую казну…
— Да Бог с ним, — легкомысленно отмахнулся Курт. — Невелика потеря. Тебе назначено собственное содержание, я уже почти в первом ранге; Дитрих на жалованье второго содержал жену и дом, а я при моих запросах буду сыром в масле кататься. Мне — много ли надо?
— Вот жители-то счастливы, — хмыкнул подопечный сочувственно. — Воображаю их лица, когда им сообщили эту радостную новость. «Ваш владетель — инквизитор». У половины — сердечный приступ.
— Временами это бесит, — уже серьезно отозвался он. — Уж с десяток лет выворачиваемся наизнанку — что им еще надо? Работаем как должно, расследуем справедливо, никого не трогаем…
— «Пшел вон», «Святая Инквизиция, прочь с дороги» и «я сказал, молчать» — вряд ли способствуют установлению доброго отношения к Конгрегации, — заметил тот наставительно. — Брось, Курт; ты ждал, что тебе всякий встречный руки целовать станет?.. Знаешь, мне сегодня приснился кошмар — с твоим участием. На площади были разложены угли, над ними на вертеле висел Бернхард с яблоком в зубах, а ты, поворачивая этот вертел, поливал его стекающим жиром и приговаривал — «Adaequato, bene adaequato[229]»… В умах людских нечто подобное и возникает в голове при слове «инквизитор».
На усмешку подопечного он не ответил, лишь покривился, и минуту оба шли молча, прислушиваясь к тому, как с площади у церкви святой Агнессы доносится постукивание молотков — на возведение помоста бюргермайстер, невзирая на то, что сие его обязанностью не было, и выделил приличную сумму, и нанял мастеров. Керн, понимая, какое удовлетворение Хальтер находит в этих заботах, ему не препятствовал…
— В беседе с отцом Бенедиктом, — заговорил Курт уже серьезно, — я обмолвился, что желаю подать еще одно прошение о твоем освобождении от нашей опеки…
— Знаю, — отозвался тот и, перехватив вопросительный взгляд, вздохнул. — Я ведь тоже с ним говорил… или, точнее, он говорил со мною.
— И — тебе было сказано то же, что мне?
— Судя по всему, да. Я свободен и могу валить на все четыре стороны.
— Ну, и хорошо, — пожал плечами Курт, — все равно ты у нас не прижился.
— Да брось ты, — хмыкнул тот снисходительно. — Мы отлично сработались в паре, и мы оба это понимаем; да и кто еще сможет тебя терпеть… Кроме того, он был прав, этот Крюгер. Не умею я жить просто так, а, как показала практика, ничего иного, кроме службы в Конгрегации, у меня должным образом не выходит. Сказал тебе отец Бенедикт, какой мне предлагается выбор?
— Сказал… Неужто ты впрямь на такое пойдешь? Так мечтал о свободной жизни — и снова решишься в неволю?
— Так ведь на сей раз — по собственному произволению.
— Странная тварь человек, верно сказал Дитрих, — вздохнул он, и Бруно помрачнел.
— Вот тебе еще одна причина. После всего, что я узнал, что увидел, после всего, что было — неужели ты думаешь, что я смогу просто отойти в сторонку и продолжить жить как ни в чем не бывало? Что смогу обитать где-нибудь в свое удовольствие, словно в мире все по-прежнему, как было для меня пару лет назад? Я могу что-то сделать; не мог бы — отец Бенедикт не предлагал бы мне остаться, а значит, это что-то сделать должен.