Попова Александровна - Пастырь добрый
- Как это случилось? - спросила она ровно.
- В перестрелке, - отозвался он не сразу. - Он... Он отвлекал арбалетчика на себя, чтобы дать мне возможность подобраться к главному... Прости, - выдохнул Курт, чувствуя, что на грани того, чтобы выложить все как есть. - Моя вина.
- Нет, это хорошая смерть, - возразила та уверенно, на миг подняв сухие, как камень, глаза. - Он бы другой не желал. А тот, кто сделал это? Он... сумел уйти?
- Нет, уйти он не сумел, - ответил Курт, выдержав этот взгляд почти спокойно. - Поверь мне, тому, кто это сделал, было плохо. Очень плохо.
- Это хорошо, - холодно улыбнулась Марта, лишь сейчас опустив голову, и лишь теперь в ее голосе прошла крохотная трещина. - Спасибо, что пришел сам, Курт, а не прислал курьера. Тебе, я вижу, не слишком приятно сейчас находиться здесь, а я... Я тоже предпочла бы, чтобы подле меня никого не было. То, что сейчас начнется, не для сторонних глаз; как я уже говорила - скверное это зрелище, голосящая вдова... Иди. Спасибо еще раз.
- За что, - возразил он тоскливо и, отступив к двери, повторил: - Прости.
Марта не ответила, не повернула к нему головы, только улыбнулась вскользь, и от этой улыбки стало зябко, словно на открытой дороге посреди заснеженного поля; ничего более не говоря, Курт толкнул дверь спиной и тихо выскользнул за порог.
Разговор с бюргермайстером прошел легче - в беседе с ним не приходилось мяться, пряча глаза; на ненужные темы можно было, ничего не опасаясь, попросту не говорить, изредка оправдываясь тем, что упомянутая информация является тайной следствия, либо же отсылать Хальтера с вопросами к Керну. Главное обстоятельство, упрощающее все, заключалось в том, что игнорировать чувства этого человека и его отношение к происходящему Курту было проще в гораздо большей степени, и когда ситуация вновь опасно близко подходила к сетованиям, можно было подпустить в голос суровости, в слова - жесткости, что на корню пресекало любые попытки выплакаться на майстере инквизиторе. Бюргермайстер, и без того не ожидавший от него ни сострадания, ни сочувствия, подобное поведение воспринимал как должное; как и весь город, Хальтер полагал, что поступить, как поступил он, завершая свое прошлое дознание, мог лишь бессердечный сухарь, а посему надеяться на его понимание в подобных делах не следует. Столь скоро и прочно укоренившийся миф о себе Курт предпочитал не развенчивать - детали и тонкости его истинного отношения к миру, себе самому и окружающим этих самых окружающих не касались, а жить так, как сложилось на сей день, было проще всем.
В Друденхаус он возвратился уже поздним утром, встречая теперь множество хорошо или походя знакомых горожан, глядящих на него с выжиданием либо настороженностью, не одолевая, однако, вопросами, для каковых препятствием являлись выражение полнейшей отстраненности на лице майстера инквизитора, а также приличная высота конской спины; повысить же голос, дабы привлечь к себе внимание или докричаться до него, в этом городе себе могли позволить немногие.
Этажи каменных башен были наполнены тишиной, как и всегда, однако в дни, подобные нынешнему, тишина эта была какой-то дрожащей, она словно бы звучала как-то иначе, и сам воздух наполнялся напряжением, не видимым глазу, но ощутимым всей кожей и каждым нервом. Все так же, как и всегда, неподвижно стояли два стража в приемной зале, так же пустынны были коридоры и лестницы, и единственным зримым указанием на необычность сегодняшнего положения была наглухо запертая массивная входная дверь.
Подопечного Курт обнаружил подле рабочей комнаты начальства - тот стоял у стены, прислонясь к ней спиною и глядя на закрытую дверь уныло и хмуро.
- Мурыжил меня полчаса, - ответил Бруно на невысказанный вопрос, когда он приблизился, невольно придержав шаг. - Выяснял детальности. Не могу сказать, какого он остался мнения обо всем, что было сделано; ты знаешь старика - по нему ничего не поймешь... Майстер Райзе сейчас у него. Тоже давненько; что он думает по поводу случившегося - имеешь шанс услышать, если постоишь здесь еще минуту.
- Я вышел из возраста, когда подслушивают в скважину, - возразил он, направясь к двери; подопечный поспешно шагнул навстречу, перехватив его руку.
- Не ломай дров, - попросил Бруно тихо. - Не зли понапрасну, ты и без того на волосок от лишения Знака. Постой здесь, обожди; он выйдет, и Керн сам тебя вызовет...
- Нет, - возразил он твердо. - Хуже не будет. Некуда хуже. Изображать же напакостившую собачонку я не намерен; мне не в чем каяться и нечего совеститься, лишение Знака еще не свершившийся факт, я все еще действующий следователь, и я не вижу причин к тому, чтобы вести себя иначе, нежели прежде. Сейчас я обязан отчитаться перед стариком о разговоре с бюргермайстером, а посему должен сюда войти.
Створку он распахнул решительно, не дав подопечному возразить, и тот, не успев выпустить его локтя, шагнул вперед тоже, невольно переступив порог следом за ним. Курт, не глядя, толкнул дверь ногой, и та захлопнулась с сухим стуком, от которого начальник поморщился, а стоящий против его стола Райзе резко обернулся, одарив вошедших недобрым взглядом.
- Ну, конечно, - произнес он желчно. - Кто же еще. Наш герой.
- Густав, - одернул Керн хмуро; тот отвернулся, поджав губы, прошагал к дальней стене и замер там, демонстративно глядя в окно.
- Я сейчас от бюргермайстера, - стараясь не замечать, как Райзе, нервно притопывая по полу, сдернул флягу с пояса, выговорил Курт четко. - В подробности дела я не вдавался, посему у него осталась уйма вопросов; кроме того, он высказал пожелание принять участие в допросе. Я, - понимающе кивнул он, когда Керн покривился, пытаясь возразить, - сказал ему, что это невозможно. В результате долгого торга он снизил требования до просьб, точнее - одной: минута с арестованным, причем он не настаивает на встрече наедине, мы можем стоять подле них и слушать каждое слово. Не то, чтобы он нам не верил, однако, думаю, понять его можно; вернее - нужно, дабы его столь благосклонное до сих пор отношение к Друденхаусу не переменилось.
- В логике не откажешь, - усмехнулся Райзе и, не скрываясь, отхлебнул от уже полупустой, судя по звуку, фляги. - Как всегда. Холодный расчет - вернейшее средство; так, Гессе?
- До сего дня мы действовали, исходя из этого, - стараясь говорить ровно, возразил он. - Что изменилось теперь?
- Действующих поубавилось, - с преувеличенно дружественной улыбкой пояснил тот. - Некий логический расчет показал, что он является лишним знаком в задаче.
- Густав, - повысил голос Керн; тот покривился.
- Ты посмотри на него, Вальтер, он ведь уверен, что все сделал, как надо. Хорошо жить с чистой совестью, верно, Гессе? С чистой, как слеза вдовы, и такой прозрачной, что ее как-то даже и не заметно.
- Я спрошу сразу, - начал Курт и, сорвавшись при вдохе, закашлялся, чувствуя, как при каждом спазме в голове что-то взрывается, а в груди клокочет; Райзе усмехнулся.
- Еt iniquitas autem contrahet os suum[219]...
- Густав!
- Я спрошу сразу, - хрипло, через силу, повторил он, стараясь не дышать. - Я - отстранен от дальнейшего расследования?
- Нет, - тяжело отозвался Керн. - Все это крутится вокруг тебя, ты - такая же неотъемлемая часть этого дознания, как и свидетели или потерпевшие...
- ... и обвиняемый, - докончил Райзе тихо, и в стороне, за пределами видимости, снова булькнула фляжка.
- Умолкни, Густав, - повторил тот жестко. - Умолкни или выйди. Ясна моя мысль?
- О да, - хмыкнул тот зло. - Куда уж яснее.
- Напишите запрос на curator'а, - снова предложил Курт, не глядя в его сторону. - Если есть какие-то сомнения в верности моих действий...
- Нет, - отрезал Керн, не дослушав. - Никаких попечителей. Они и без того слишком часто обращали на тебя свое внимание, а этот случай уж тем паче не преминут повернуть совсем иным концом... Отчет о произошедшем, Гессе, ты как следует урежешь; о том, что и как случилось на берегу Везера, в этом отчете не должно быть ни слова.
- Вальтер! - возмущенно задохнулся Райзе, и тот прикрикнул остерегающе:
- Густав! Сейчас я говорю. Не должно быть ни слова, Гессе; понял меня?.. Полный отчет ты предоставишь ректору своей академии; вот в святого Макария запрос будет отправлен, пусть вышлют кого-то, кто имеет доступ к вашим тайнам.
- К их тайнам? - Райзе оттолкнулся от стены, сделав два неверных шага вперед. - Единственная их тайна, Вальтер, это выгораживание своих детенышей - всегда, везде, в любых обстоятельствах, что бы они ни наворотили. Думаешь, кто-то скажет нам, когда выяснят, что он напортачил? Да ни словом не обмолвятся. Подумаешь, пристрелил кого-то из старых следователей; нам всем и без того в Конгрегации больше делать нечего, они скоро заменят каждого. Оно, может, даже и хорошо для них - освободилось место...
- Это неправда, сами же знаете... - почти просительно начал Бруно, и тот рявкнул, развернувшись к нему:
