Ювелиръ. 1809 - Виктор Гросов
Разбирая утреннюю почту, Ефимыч выложил поверх счетов за уголь и металл конверт из плотной, кремовой бумаги. Выдавленный на клапане герб Зимнего дворца смотрелся настолько четко, что, казалось, о его грани можно порезаться.
— Нарочный был, — он потер усы. — Важный, в эполетах. Велел передать лично в руки.
Сломав печать, я пробежал глазами текст. Приглашение на Большой Новогодний бал. Не просьба, а повестка. Явиться, блистать, соответствовать.
Вечером заглянул Воронцов. Алексей давно стал в доме своим: гонял чаи с Варварой Павловной, часами сидел у меня, пуская дымные кольца в потолок. Сегодня, впрочем, он был непривычно молчалив. Хмурился, нервно вертя в пальцах погасшую трубку.
— Случилось чего, Леша? — я не отрывался от чертежа нового пресса для корпусов.
Подняв взгляд, Воронцов отложил трубку.
— Дело есть, Гриша. Личное. Я решил сделать предложение Варваре Павловне.
Новость, конечно, не громом среди ясного неба грянула — слепым надо быть, чтобы не заметить их переглядываний, — но укол все равно прошел чувствительный. Варвара была фундаментом, несущей конструкцией всего быта «Саламандры». Без нее я утону в счетах, склоках и дрязгах за неделю.
— Ты серьезно? — внутри шевельнулся мелочный, гадкий эгоизм. — Леша, ты меня без рук оставляешь. Кто будет с поставщиками лаяться? Кто проследит, чтобы все тикало как часы?
— Наймешь приказчика, — отрезал Воронцов тоном, не терпящим возражений. — Пойми, Гриша. Она дворянка, вдова офицера, а живет здесь… на птичьих правах. Экономка у холостяка. В свете уже шепчутся. Я хочу вернуть ей имя. И дом. У меня под Тулой имение, пусть не дворец, но крыша не течет и доход приносит.
Он смотрел упрямо, по-офицерски:
— Я ее забираю. Свадьба после Рождества. Так что ищи замену. И да, приглашаю на торжество.
Крыть было нечем. Он прав, а я не имею ни малейшего права удерживать её при себе, словно удобную, многофункциональную мебель.
— Рад за вас. — Слова дались легко, хотя было тоскливо. — Честно. Она заслужила. А ты… везучий, Воронцов. Такую женщину из-под носа увел.
Алексей расслабленно откинулся на спинку стула, пряча улыбку:
— Ну, извини. Сам виноват, что вовремя не разглядел.
Дверь с грохотом распахнулась, впуская в тепло кабинета клубы морозного пара. На пороге, занимая собой половину пространства, возник граф Толстой — в распахнутой медвежьей дохе и с пунцовым от холода лицом.
— Ну что, заговорщики? — его бас заставил стекла в шкафах задребезжать. — Слыхали, нас во дворец зовут? Танцевать будем, мастер? Или как?
После той ночи на Мойке Толстой изменился. Не стал добрее или мягче — упаси Боже, остался тем же наглым и хамоватым. Однако из взгляда исчезла брезгливость, с которой он взирал на нас поначалу. Мы вместе нюхали порох, вместе тушили пожар. Теперь я стал для него «своим», человеком, с которым можно идти в разведку, даже если этот человек понятия не имеет, с какой стороны браться за шпагу.
— Танцевать — увольте, граф, — отозвался я. — Ноги казенные, жалко.
Сбросив шубу на кресло, Толстой плюхнулся на диван.
Он хохотнул.
— Ты, кстати, во что рядиться надумал?
— Фрак новый пошил. У Фрелиха.
— Фрелих — дело, — одобрительно кивнул граф. — Но тряпки — вторично. Главное — морду держать.
Подавшись вперед, он согнал с лица ухмылку:
— Там, на балу, стрелять не принято, зато словом убивают наповал. Первое: не кланяйся никому ниже положенного регламента. Ты теперь Поставщик Двора, фигура. Начнешь перед каждой фрейлиной хребет гнуть — засмеют. Смотри на них… как в тире. Прикидывай траекторию выстрела — в лоб, в сердце. Это успокаивает и взгляд делает правильным. Тяжелым.
Воронцов усмехнулся, раскуривая трубку:
— Федор Иванович у нас магистр психологической атаки.
— А то! — Толстой подмигнул. — Второе: Коленкур. У него давно интерес к тебе. Этот лис обязательно полезет с любезностями. Улыбайся, но рот держи на замке. Французы болтливы, их чужое молчание до белого каления доводит. Пусть сам себя накручивает.
Он продолжил загибать пальцы в перчатках:
— И третье. Если кто из «старой гвардии», из екатерининских недобитков, начнет ядом плеваться — не отвечай. Посмотри так… с жалостью. Мол, бедняга, совсем сдал, маразм крепчает. Это их бесит вернее пощечины.
Инструктаж вышел своеобразным. Бретер учил выживанию на паркете, а разведчик Воронцов добавлял тактические детали: кто кому должен, кто с кем спит, чья звезда восходит, а чья закатывается. Я «мотал на ус», составляя в голове карту минного поля.
В день бала «Саламандра» напоминала разворошенное гнездо. Сияющая от счастья Варвара Павловна — предложение явно было сделано по всей форме — лично проверяла мой галстук.
— Осторожнее там, Григорий Пантелеич, — шептала она, одергивая фалды фрака. — Там ведь… зверье.
— Не бойтесь. — Я улыбнулся отражению в зеркале, откуда на меня смотрел подтянутый господин с жестким, колючим взглядом. — У меня надежная защита.
Зимний дворец пылал жаром тысяч свечей. В огромных залах сквозило — гигантские окна выстужали помещения, заставляя дам в декольте зябко кутаться в шали. Зато букет запахов сшибал с ног: воск, пудра, испарина сотен тел и дорогое шампанское.
По Иорданской лестнице мы поднимались треугольником, как штурмовая группа. На острие — я. Справа — Толстой в парадном мундире. Слева — Воронцов, скромный, незаметный.
Зал шумел. При нашем появлении гул на секунду оборвался, чтобы тут же вспыхнуть с новой силой. Нас разглядывали, оценивали, перешептывались.
— Спокойно, — едва слышно выдохнул Толстой. — Дыши ровно. Представь, что они все тебе денег должны. И прощать ты не намерен.
Мы врезались в эту пеструю толпу подобно ледоколу, крушащему торосы. Я шел в центре, чувствуя, как жесткий, накрахмаленный воротник нового фрака впивается в шею.
— Куракин опять весь в алмазах, — пророкотал Толстой, почти не разжимая губ. — Того и гляди, паркет проломит.
Я скосил глаза: старый князь и впрямь напоминал прогуливающуюся икону в драгоценном окладе.
Толпа качнулась, расступаясь и образуя живой коридор. В центре зала, окруженная свитой, царила Вдовствующая императрица Мария Федоровна. Заметив нас, она задержала на мне взгляд, и уголки ее губ дрогнули в едва заметной улыбке.
— Мастер Григорий! — привыкший повелевать голос легко перекрыл многоголосый гул. — Подойдите.
Оставив «охрану» за спиной, я подошел, чувствуя, как десятки глаз сверлят затылок.
— Ваше Императорское Величество. — Поклон вышел почтительным, но без лакейства.
— Рады видеть вас. — Протянутая для поцелуя рука оказалась сухой и горячей. —
