Ювелиръ. 1809 - Виктор Гросов
— Стараемся соответствовать, Ваше Величество.
— Полноте, — она чуть качнула веером. — Вы теперь наша гордость. — Она прищурилась. — Кстати, считаю, что нужно пополнить мою малахитовую коллекцию, мастер. Как считаете?
— Сочту за честь, Ваше Величество.
Она махнула рукой, дозволяя удалится. Отступив назад, я почувствовал, как напряжение, сковывавшее плечи, немного отпустило. Очередной заказ императрицы.
Впрочем, расслабляться было рано — путь преградил Арман де Коленкур. Посол Франции.
— Мэтр Григорий, — он говорил на безупречном русском. — Мое почтение. Вижу, вы в фаворе.
— Служу искусству, господин посол.
— Искусству… — усмешка тронула тонкие губы. — Кстати, о нем. Мой адъютант, де Флао, оставил вам задаток. Заказ для императрицы Жозефины. Надеюсь, вы о нем не забыли? В суете… государственных дел.
Укол был снайперским. Он знал про машину. Вот уверен, что знал.
— Работа идет, ваша светлость, — парировал я спокойно. — Ищу камень. Особенный. Императрица Франции достойна только лучшего, а такие самоцветы не терпят спешки.
— Понимаю. — Коленкур вежливо кивнул. — Совершенство требует времени. Но помните, мэтр: терпение коронованных особ — ресурс исчерпаемый. Мы ждем.
Обозначив поклон, он растворился в толпе.
Тут же рядом материализовался Толстой.
— Чего хотел француз? — буркнул он.
— Напоминал о долгах. Вежливо.
Стоило нам продвинуться вглубь зала, как взгляд выхватил знакомую фигуру. У мраморной колонны, в гордом и мрачном одиночестве, застыл Дюваль. Заметив меня, мой бывший враг вздрогнул. Впрочем, он быстро взял себя в руки: выпрямился в струну и сухо, подчеркнуто официально поклонился.
Старый лев признал поражение, на что я ответил коротким, сдержанным кивком.
— А вот и наш самородок! — громыхнуло над ухом.
Сквозь толпу, сияя, как начищенный самовар, пробирался князь Оболенский. Несмотря на «сухой закон» императорского бала, возбуждение его граничило с экстазом. Князь был «навеселе».
— Видали? — он развернулся к группе офицеров, широким жестом указывая на меня. — Это я! Я его нашел! В глуши, в грязи разглядел талант! Моя школа!
Не давая опомниться, князь цепко ухватил меня за локоть:
— Григорий! Друг мой! А помнишь фибулу?
Толстой ощетинился было, но я жестом остановил его.
— Помню, князь, — произнес я достаточно громко, чтобы все слышали. — И всегда буду помнить. Ваша… проницательность дала мне шанс.
Оболенский расцвел. Я подарил ему минуту славы, потешил тщеславие. Пусть считает себя моим благодетелем — мне не жалко, а врагов в этом зале и без того достаточно.
— Вот! Слышали⁈ — возликовал князь.
Аккуратно высвободив локоть, я вежливо попрощался и продолжил путь. Бал кружился, шумел, сверкал, но я чувствовал себя чужим на этом празднике жизни. Словно игрок, севший за стол с профессиональными шулерами, я вынужден был следить за каждым движением рук, зная, что крапленые карты уже в игре.
— Неплохо, — шепнул Воронцов. — С Оболенским ты грамотно. Полезный дурак лучше умного врага.
— Стараюсь, — усмехнулся я. — Как там наш «медведь»?
Оглянувшись, мы увидели Толстого у фуршетного стола: граф с нескрываемой тоской созерцал бокалы с соком или чем-то похожим. Вокруг него образовалась зона отчуждения — аура бретера надежно отпугивала желающих поболтать о погоде.
— Скучает, — констатировал Воронцов. — Ему бы сейчас в атаку, а не менуэты выплясывать.
Агония бального вечера затянулась. Раздав последние милостивые улыбки, Императрица удалилась, после чего зал стремительно поредел. Жалуясь на сквозняки и подагру, к выходу потянулись старики, уступая место молодежи, предвкушающей танцы до утра и реки шампанского без оглядки на этикет.
Спрятавшись за тяжелой бархатной шторой в глубокой оконной нише, мы с Воронцовым переводили дух. Ноги гудели немилосердно, будто я отстоял смену у горна, а не фланировал по паркету. Я с наслаждением втягивал морозный воздух, сочащийся из щелей рамы.
— Уф… — выдохнул Алексей, расстегивая воротник. — Кажется, отбились. Твой новый заказ от императрицы подтвердил статус. Завтра очередь к тебе в лавку выстроится от самой Невы.
— Главное, чтобы без топоров, — усмехнулся я. — Хотя, признаться, готовился к худшему. Коленкур сама любезность, Дюваль вообще сник. Тишина.
— Перед бурей, — философски заметил Воронцов, провожая взглядом удаляющуюся спину Толстого: графу надоело изображать монумент, и он двинулся на штурм очередного бокала. — Слушай, а ведь наш «Медведь» и правда меняется.
— В каком смысле?
— Погляди. — Алексей указал подбородком в сторону столов. — Сколько времени он при тебе? И ни одной дуэли. Ни единого скандала в клубе. Карты бросил, пьет умеренно. Твое влияние сильнее проповедей настоятеля монастыря будет.
У фуршетного стола, лениво перебирая бокалы, возвышался Федор Иванович. Исчезло привычное напряжение, испарилась хищная готовность к прыжку, обычно заставляющая окружающих держать дистанцию.
— Сперанский знал, что делал, — продолжал Воронцов. — Вместо службы он предложил ему войну. А в боевых условиях Федор Иванович расцветает: некогда заниматься глупостями, когда есть враг.
— Надеюсь, ты прав. — Я хмыкнул. — Иначе все это выглядит так, будто он просто копит злость. Сжимается, как пружина, до критического предела.
— Брось, — отмахнулся Воронцов. — Он просто повзрослел. Осознал, наконец, что существуют вещи поважнее, чем проткнуть чью-то печень за косой взгляд. Вон, стоит, скучает. Идиллия.
Картина и впрямь выглядела мирной. Взяв бокал с безалкогольным пуншем, Толстой понюхал содержимое, поморщился и вернул на место.
Напряжение, державшее в тисках весь вечер, наконец отпустило. Мы победили: есть защита, есть команда, жизнь действительно начинает налаживаться. Я скользил взглядом по залу и думал о том, что давно не был у Элен. Наверное, нужно будет сегодня навестить ее. Еще и поместье это не достроено, благо до морозов успели на участке основные работы сделать.
Идиллию разорвал звук, прозвучавший ответом на мои благостные мысли.
Сухой хруст ломаемого стекла и треск. Следом грохнул тяжелый удар, заставивший жалобно звякнуть посуду на столах. Оркестр по инерции еще доигрывал такт, однако разговоры оборвались мгновенно, словно кто-то перерезал общий провод. В зале воцарилась тишина, предвещающая взрыв. Сотни голов синхронно повернулись к источнику шума.
Там, посреди сверкающих осколков и растекающихся луж вина, возвышался граф Толстой.
От былого спокойствия не осталось и следа. Прямая спина, развернутые плечи, абсолютная неподвижность. Он смотрел на кого-то перед собой. От этой статичной фигуры веяло концентрированной смертью. Люди шарахались в стороны, образуя широкий пустой круг.
Алексей вцепился в портьеру, лицо его приобрело серый оттенок. Он понимал ровно то же, что и я. Скандал на императорском балу. Кровь. Драка. Дуэль.
— Накаркал, — прошептал я в пустоту.
Глава 5
Мы с Воронцовым опоздали к началу всего на минуту. Разрезая толпу, мы вырвались к буфету лишь тогда, когда вокруг графа Толстого уже очертился круг отчуждения.
Федор Иванович растерял свое привычное сходство со скучающим львом. Теперь передо мной стояла пружина, готовая разнести
