1914 - Василий Павлович Щепетнёв
А как решу я?
Вот будто у меня других забот не будет.
На «Штандарте» в каюте у меня всё разложено по местам: перья, тушь, карандаши, бумага. И две полки с книгами. И прочие нужные вещи. А здесь я как в поезде, всё своё принес с собой. Как водится, не всё. Карандаши забыл.
Ничего, буду работать пером. Это сложнее, чем карандашом, но интереснее.
Мы в море. Яхта движется самым малым ходом. Волнения никакого, море — как масло. Оливковое. Ни зашелохнёт, ни прогремит. Рядом с нами два миноносца. Сопровождают.
Но вот все зашевелились, забегали. На нашей палубе моряков мало, но они есть, совсем без моряков нельзя.
Показались сестрички, а вслед за ними Mama и Papa. Время любоваться морем.
На палубе жарко по-черноморски, воздух едва-едва движется. Нет, никто загорать не собирается, загар сейчас не в моде, более того, считается вредным. Mama и сестрички одеты в легкие платья, но с длинными рукавами, на головах шляпки с широкими полями. Дополнительно над Mama солнечный зонтик, который держит, разумеется, Papa. При Екатерине Великой для этого держали арапчонка, да только кончились те времена, когда арапчат в России было что карасей в пруду, послал мужичков с бреднем, и они исполнят поручение в лучшем виде.
Конечно, есть кому держать зонтик, прислуги на яхте хватает. Да что прислуги, любой офицер с радостью исполнит данную службу.
Но Papa нравится заботиться о Mama.
Сестрицы ходят по палубе, любуются морем. Потом сообразили, и вот уже лейтенант Непряйко вынес на палубу киноаппарат. Вид моря с борта императорской яхты. Пусть и зрители представят, что они здесь, на яхте, почувствуют красоту Финского залива. Жаль только, в цвете пока нельзя кинематографировать. Какие-то способы есть, но цветная фильма — это пока ручная работа, штучная. А чтобы снять запросто, на цветную плёнку, того нет. Но зрители включают воображение. С воображением сейчас — полный порядок. Читают описание природы у Тургенева — и видят. Что Тургенев, березки и пшеничное поле представить может всяк, но джунгли, прерии и подводные глубины Жюля Верна тоже идут на «ура». Потому и я стараюсь, изображаю морскую натуру со всей тщательностью, и тут перо даст сто очков вперед карандашу, а новое оборудование типографии госпожи Панафидиной позволяет донести эту тщательность до читателей.
На горизонте показались чёрные султаны. Это английская эскадра. Вышли из Бьорка, и теперь догоняют нас. А что нас догонять-то, мы почти стоим на месте.
Словно подслушав мои мысли, яхта прибавила ход. Нет, не самый полный, но всё-таки пошла резвее. Аллюр полтора креста. Рысью как-нибудь. Сестрички схватились за шляпы, стали подвязывать ленты — чтобы не сдуло. Ветра нет, но мы-то двигаемся среди спокойного воздуха.
Я отставил перо: вибрация, хоть и небольшая, мешала. Ничего, завершу вечером. Сейчас наберусь впечатлений, впечатления для творчества что дождик для грибов.
Английская эскадра проделала эволюцию: из строя фронта перестроилась в кильватерную колонну. Не то, чтобы я в этом разбирался, нет. Это Papa нам разъяснял, Ольга записывала, Мария крутила ручку, Анастасия командовала, а я только смотрел. Идут грозно, спору нет. И дымно. На глазок мы идём со скоростью пять узлов, а англичане — все пятнадцать. Или двадцать — опыта у меня нет, но нагоняли они нас, как стоячих. Кадры, думаю, получатся впечатляющие. Ханжонков обзавидуется.
Бинокль остался в каюте, да он и не требовался, разве что смотреть в объективы, «с обратной стороны» бинокля, чтобы побольше влезало: «Лайон», да и другие корабли были огромны.
Поравнявшись с нами, эскадра открыла огонь. То есть салют. В знак признательности за гостеприимство.
Сестры не выдержали, завизжали, но Мария продолжала крутить ручку аппарата. А «Полярная Звезда» дала ответный салют, из пушечек Гочкинса. Маленькие, да удаленькие, для салюта годятся. Или пиратов на джонках отгонять — чисто теоретически, конечно.
Эскадра пошла дальше, оставив нас за кормой, и тут нас тряхнуло. Нет, качнуло. Снова и снова, раз от раза сильнее.
— Это кильватерный след, — успокоил всех Papa. И вовремя — нас швыряло, словно «Полярная Звезда» — утлая лодчонка, а не стометровая яхта. Тренога с киноаппаратом так и вовсе упала, хорошо, что лейтенант Непряйко успел её подхватить. Но упал сам, а аппарат — уже на него. Но лейтенант ведь мягче палубы, к тому же держал треногу в руках, и тем спас ценное имущество. А Mama чуть не выбросило из кресла. Кресло было прикреплено к палубе, а Mama нет. И я отчетливо расслышал, как она сказала Himmeldonnerwetter!
Когда я вернулся к своему месту, то увидел: качка и мне навредила. Вернее, моему рисунку: баночка с тушью опрокинулась, и залила половину листа. А я так старался…
Яхта развернулась по большой дуге, и мы пошли в Кронштадт — малым ходом. Торопиться-то некуда. Волнение улеглось, все успокоились, и мы устроили на палубе пикник. Закуски, понятно, морские. Морская капуста в оливковом масле. Креветки. Соловецкая сельдь. И моряцкие сухари. Из напитков — зельтерская вода, и вода Кувака, ящик который предоставил мой крёстный, Владимир Николаевич, считая, что вода эта особо целебная. Насчёт целебности — время покажет, а на вкус приятная.
Так, неспешно, мы и прибыли в Кронштадт, а оттуда, уже на катере — в Петергоф. На часах восемь, но сейчас в Петербурге и окрестностях белые ночи, не говоря уже о вечерах.
Перед сном Papa читал нам вслух «Le comte de Monte-Christo». В двадцать первом веке Papa мог бы зарабатывать чтением, и хорошо зарабатывать: дикция у него прекрасная, читает умно, в меру артистично, в меру обыденно. Золотая середина. Ну, а мы пользуемся такой возможностью безмездно. То есть даром.
Сегодня он закончил роман.
— Что скажете о книге? — спросил он нас. Он не просто читает, после чтения мы говорим о прочитанном. Что и как.
— Если бы эту книгу написал какой-нибудь русский писатель, критики бы его заели, — сказал я, потому что сёстры не торопились взять слово.
— Заели? Почему?
— Возьмем Дантеса. Волей судьбы он получил огромные деньги, так?
— Точно так, — согласился Papa.
— И как он с ними поступил, с деньгами? Потратил на
