Лев Филатов - Обо всем по порядку: Репортаж о репортаже
И как не испытывать чувства признательности к людям, с кем рядом работал! И я, продолжая удивляться, как у нас получалось, хочу назвать всех, кто располагался в четырех комнатушках на третьем этаже.
Корректоры Елена Борисовна Игнатьева и Лидия Михайловна Юрьева как пришли в еженедельник в 1960 году к первому номеру, так и трудятся. Уравновешенные, невозмутимые, они гасили вечную горячку своей выдержкой и улыбками. Никакие не болельщицы, семейные женщины с бесчисленными заботами, они настолько освоили всю нашу заковыристую терминологию, названия, фамилии, что можно было совершенно спокойно оставлять номер на их попечение, — все высмотрят.
Выпускающий — Тамара Павловна Черникова, тоже с первого номера. В свои юные годы, когда женщин туда тянуло, хаживала на «Динамо». Воспоминания о футбольных переживаниях в ней бродили. Прекрасный мастер верстки, Тамара Павловна работала не технически, не «вообще», а зная, какие материалы особенно желанны читателям, без наших указаний выделяла их, подчеркивала, украшала. Это было не прилежание, а неравнодушие, у нее по-болельщицки чесались руки, чтобы на полосе сотворить занятное, чего не было. Женщина трудной судьбы, а веселая, громкая, решительная, она с головой уходила в работу у талера, бесстрашно воевала с нами, если замечала, что мы согласны на «простенькое», тогда как можно сделать наряднее. Не все выпускающие читают то, что верстают, а Тамара Павловна читала.
Машинистка — Лидия Ивановна Полякова, скромная, тихая, умница. Придет ко мне с рукописью: «Почитали бы прежде».— «А что?» — «А!» — и поморщится. Все ясно, значит, пробежала глазами, а для нас два раза перепечатывать оригинал — потеря времени. Я ей верю и берусь править. «Вот видите»,— только и скажет, когда я ей верну со многими исправлениями. Грамотная, быстрая, могла бы найти место и повыгоднее, а прижилась. Иные авторы ее побаивались: ее суд первый, слово чувствует, не задобришь. Скажет о журналисте: «Зачем вы его печатаете?» И не знаешь, что ответить. «Пора бы уж ему получиться, а он на вас с Винокуровым надеется, легко ему живется». Верный человек.
Геннадий Иосифович Радчук, столп редакции, без него ее и не представишь. Вся его жизнь — редакция. Другие могли себе позволить отвлечься, что-то запамятовать, а он не отвлекался и все помнил. В общении грубоват, шумен, горласт. На него мне жаловались: «Не здоровается», «Накричал». Когда я объяснял, что он болеет за дело, сверхнадежен, горой стоит за товарищей, выручит, поддержит, в лепешку расшибется, а сделает все как надо, меня слушали с недоверием. Но это так. Более четверти века Радчук снабжает читателей футбольной «иностранщиной», и очень многое, что мы знаем, сообщено, внушено и растолковано им. Смолоду Радчук был сподвижником Мержанова и славно повоевал за идеалы футбола. Свои замечания излагал витиевато, полагалось перечитать, чтобы уловить скрытую иронию. Сергей Сальников часто мне говорил: «Люблю читать Радчука — закрутит финт, а ловко». Константин Есенин назвал его «боцманом с нежной душой».
Валерий Изидорович Винокуров, сколько ни работал в редакции, оставался юным. Уже был известен, широко печатался, для начинающих журналистов сделался метром, выпускал книги, а я все видел в нем Валерку. И седину не замечал. Явился к футбольной теме, как на нежное свидание, с букетом, в ожидании небывалых чудес, и не остепенился. Все, что узнавал при близком знакомстве, все, что его разочаровывало и оскорбляло, так и не сладило с ним, не опустошило. Букет он из руки не выпустил, но в другую взял шпагу. И бесстрашно полез в самое пекло во имя того футбола, который его поманил. Воевал, нимало не смущаясь угрозами задетых. Я повидал в нашей среде смельчаков, которые усердствовали в критике, прослышав, что она в моде, и мгновенно оборачивались благочинными, едва ее смиряли. Винокуров шел по небезопасной колее в любые времена.
Виктор Федорович Асаулов пришел к нам выпускником журфака Минского университета мало что умея. Мне нравилось, что он, чувствуя себя подмастерьем, не унывал, исписывал страниц вдвое больше, чем требовалось, не вылезал из командировок и на первых порах рассказывал об увиденном интереснее, чем писал. Произошло то, что и должно было произойти. Сделался знатоком и нашел себя как журналист. В нем, общительном одессите, бьется жилка предприимчивости: он стал инициатором создания первой лиги, реформ во второй, придумывал призы и турниры, его избрали председателем федерации футбола профсоюзов, и федерация эта, как мне кажется, по части выдумок превосходила всесоюзную. Имея уйму знакомств, не потонул в них, верен своей воинственной честности. Его попечением в городе Славянске одной из улиц присвоили название — журналиста Мержанова. А он с Мартыном Ивановичем не работал, знал о нем по нашим рассказам.
Юрий Борисович Цыбанев — самый молодой из нас. Окончил журналистский факультет Института международных отношений, имел, как я могу предположить, выбор, но заартачился и пожелал работать в нашей редакции, послушный зову симпатии к футболу и хоккею, приобретенной в мальчишестве. Его прислали стажером. Я предполагал, что придется повозиться, а он с «пробного» материала заявил о себе как журналист с собственным видением, с оригинальной манерой письма. Надобность в стажерстве отпала. Он из тех, застенчивых, не слишком с виду боевых, кто за пишущей машинкой преображается. Его не собьешь, не переубедишь, да и не надо: глаз приметливый, вкус тонкий, от правды не отступит. Его истолкования игры филигранны, с множеством попутных находок, сливаются в панораму вполне реальную, с оттенком театральности. Если Цыбанев стряхнет с себя покорность репортерской судьбе и напишет книгу о том, каким он видит хоккей и его людей, то это будет оригинальная книга.
Никто не поверит, что мы не видели слабостей друг в друге. Но то ли привалило счастье сочетания, то ли сама работа в крошечной редакции нас держала в тисках взаимных обязательств, как бы то ни было, трудностей внутри мы не испытывали, все были на месте. Даже если бы кто-то один оказался чужеродным, началась бы вибрация, и кто знает, как это отразилось бы на издании.
Удивительно, но игра, занимающая не на шутку миллионы людей, застряла на низеньком уровне специальной технологии, элементарного «футболоведения». Печатных строк ей отводится несчетное количество, а тратятся они преимущественно на чертежный разбор разыгранного вчера вечером на зеленом листе поля, на школьные нравоучения вслед ошибочным действиям мастеров, на высокопарные призывы и беспощадные разносы. Эта смесь вторжений, методических и грубо эмоциональных, создает вокруг футбола бурление кипятка, скрежет рассерженных циркулей, рейсфедеров и указок. Возможно, эта горячая смесь полезно понукает и страшит. Но далеко не все объясняет.
Думаю, что ни одна другая из известных, признанных профессий не смогла бы благополучно существовать в подобной атмосфере, она бы воспротивилась, восстала, да и здравый смысл подсказал бы, что надо угомониться, оставить эту профессию в покое, чтобы в ней воцарилась деловая обстановка. Футбольная профессия все это привычно, покорно терпит.
Почему же терпит? Уязвимость футбола — в видимой простоте успеха. Что требуется? Сущая безделица: один меткий, сильный удар по мячу, после которого всколыхнется сетка ворот, и толпа на стадионе и у телевизоров зайдется в ликовании. Все остальное, творящееся на поле на протяжении полутора часов, легко может показаться тратой времени, длинной чередой несуразных оплошностей, бесполезной беготней. Еще в сороковые годы легендарный радиорепортер Вадим Синявский повторял свое знаменитое: «Будет ли кто- нибудь бить?» Это его восклицание неспроста прославилось и запомнилось — в нем сжаты нетерпеливые чаяния.
Особенно настаивают на облегченном представлении о футболе люди, от которых он зависим. Им невдомек, да и нет ни времени, ни желания вникнуть, разобраться, постичь. Они-то и задают тон в грубом начальственном понукании, а им услужливо вторят те, что «пониже». Докатывается этот вал и до некоторых тренеров, и до некоторых репортеров. И гремит во вред.
Заявить, что футбол признан всем человечеством без исключения, было бы сильным преувеличением. Мне не раз приходилось выслушивать вежливо-ироничные отзывы о футболе образованных, интеллигентных людей, знакомых с ним понаслышке. Их как раз более всего забавляла примитивность футбольного спектакля, где только и требуется, что ударить и попасть. А свое суждение о примитивности они заимствовали, заглядывая искоса в спортивные рубрики газет, слушая вполуха телекомментаторов. И ничего удивительного, что заходила речь о «грубом зрелище», о «неразвитом вкусе толпы». Для них вопрос давно и окончательно решенный, а разговаривали они со мной на эту тему в силу воспитанности, помня о моей профессии. И никакие они не эстетствующие личности, не позеры, не «оторвавшиеся от масс». У них просто не было повода задуматься о феномене футбола. Да и где сыщешь такой повод, кто его предложит в горластой, бестолковой суете, окружающей футбол, да еще с его убогим жаргоном?
