Брайан Глэнвилл - Олимпиец
Не исключено, что он всё же победит. Но я в это не верю.
«Айк Лоу, блестящая надежда Британии на золотую медаль в Токио, не думает о Кваме Кейте — человеке, отнявшем у него мировой рекорд, — пока не думает.
«Едва ли мы встретимся до Токио, — сказал мне высокий двадцатипятилетний лондонец, прервав не короткое время напряжённую тренировку в «Кристал–паласе». — В этом году Игр Содружества не будет, а в Европе он никогда не выступает. Конечно, если бы милевиков со всего мира собрали здесь или в Америке, тогда другое дело, но я совсем не ищу встречи с ним. Слишком терзаться из–за соперника ни к чему. Пусть он терзается из–за меня».
Я спросил золотого медалиста Игр Содружества, намерен ли он во что бы то ни стало вернуть себе мировой рекорд до Токио.
«Нет, — ответил он, — вовсе не намерен. Получится так получится. Моя цель — Токио, всё остальное — на втором плане. Хочу прибыть в Токио в своей лучшей физической и психологической форме. А если только и думать о мировом рекорде — даже если в конце концов ты его установишь, — можно морально надломиться. К чему мне такой риск? Так недолго и выдохнуться».
«Но в прошлом сезоне, — напомнил я, — многие как раз и считали, что вы выдохлись. Куда–то девались — пусть временно — ваша неукротимая воля к победе, яростное честолюбие, всегда придававшие вам силу на беговых дорожках мира».
Айк помолчал, потом ответил: «Да, бывали сезоны и получше. Но бегун — не машина. Люди это забывают, Том. Ведь сколько я настраивался на Игры в Перте! Такой забег — на финише Айк обошёл канадца Купера, это было незабываемое, полное драматизма зрелище — изнуряет тебя до предела, эмоционально и физически».
Думает ли он, спросил я, что в этом виноваты его нынешние методы тренировок? «Кое–кто считает, что интервальный метод, по которому вас тренирует профессор Курт Гиземан, может тяжело сказаться на бегуне».
«Всё это ерунда! — воскликнул он. — Когда бегаешь плохо, все готовы свалить это на метод тренировок. Когда меня тренировал Сэм Ди, у которого совсем другие методы, их точно так же хаяли. Конечно, Курт меня здорово гоняет, но так же гонял и Сэм. Любой бегун знает: хочешь быть среди первых — иди на жертвы».
Одна из них — почти всё время до Токио Айку придётся провести в Спортивном институте в Нюрнберге, вдали от его прелестной жены–спринтера Джил, — не исключено, что её ещё возьмут в сборную — и сына Нила, которому минуло четырнадцать месяцев.
«Вы всё ещё намерены уйти из спорта после Токио? — спросил я, — независимо от результата?»
«Да, — твёрдо ответил он, добавив с улыбкой: — Конечно, хотелось бы уйти победителем!»
Бомба всё–таки взорвалась. Да и не могла не взорваться, если подумать.
Она ничего не говорила про то, что я часто отлучаюсь, про Хельгу, но всякий раз, возвращаясь, я чувствовал: в воздухе витает гроза. Она теперь никогда не заговаривала со мной первой; если улыбалась, то только Нилу. Против него я, понятное дело, ничего не имел. Отличный малый, всегда рот до ушей, спокойный. Глаза синие, щёки пухлые, светлые кудряшки. Но теперь у неё был только он, а я — по боку. Я даже не предлагал ей вместе потренироваться — знал, что она скажет: «Я очень занята».
Как–то в воскресенье я понял: всё, дальше невтерпёж. Я вернулся из Уайт — Сити, мы выступали против Франции. Выиграл, но время было слабое — 3.59,8. Я сидел и листал газеты, почти все писаки меня критиковали. Она туда даже не поехала — ребёнку нездоровилось. Так что поддержка у меня была что надо. Сейчас она кормила Нила, что–то ему гугукала, и я вдруг понял: больше не могу. «Может, мне лучше вообще убраться отсюда?»
Она повернулась ко мне и сказала: «Может, и лучше». Вот так. Она совсем изменилась. Когда смотрела на меня, улыбка сразу исчезала. Я сказал: «Хорошо, я перееду в Нюрнберг».
Она ответила: «Почему бы нет? Сможешь жить со своей подругой всё время, как хорошо». Она про это сказала первый раз, здорово меня ошарашила.
«Что ты имеешь в виду?» — спросил я.
«Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду», — и продолжала кормить Нила, будто меня тут не было.
Тут в меня как бес вселился. Я схватил её за руку: «О чём ты говоришь?»
Она высвободилась, взяла на руки ребёнка и, что–то ему приговаривая, вышла. Я снова сел за стол, весь измочаленный. Кажется, хуже не бывает.
Скоро она вернулась и сказала: «Я его уложила. Не хочу, чтобы мы при нём ссорились». Я ответил: «Ну да! Первым делом он». Она посмотрела так, будто не поняла, и сказала: «Он совсем крохотный, Айк. Совсем беспомощный».
Я спросил: «Что это за разговор о моей подруге?» она чуть вздохнула: «Айк, не надо. Мне давно всё известно». Я спросил: «Откуда? Кто тебе сказал?» Она ответила: «Все знают. Ты ведь не делал из этого большого секрета, верно? Не представляешь, как люди рады, что могут такое рассказать».
«Ну хорошо, а чего ты ждала? Сама отвернулась от меня, совсем отошла». Она покачала головой, улыбнулась и сказала: «Это не я отошла от тебя, Айк, а ты от меня. Столько, сколько ты требуешь, не может дать никто». Я возразил: «Требую не больше, чем ты мне когда–то давала».
Потом поднялся и вышел из комнаты. Оставалось только упаковать чемодан.
Вечером он пришёл ко мне и с порога заявил: «Я ушёл от Курта» — таким тоном, каким мужчина говорит: «Я ушёл от жены». Правда, от жены он действительно ушёл. Она с ребёнком уже больше месяца как в Манчестере.
Я пригласил его зайти, машинально предложил выпить, но он согласился и враз проглотил то, что я ему налил. Выглядел он расстроенным, каким–то подавленным, жалким. Понятно, ведь совсем один — ни жены, ни опекуна. Когда ушёл от Сэма, была, по крайней мере, Джил, появился Курт, а сейчас… Только и мог прийти то ко мне.
«Жаль, что так вышло», — сказал я. Он ответил: «А мне не жаль. День изо дня по этой осточертевшей дорожке, уже от голеней ничего не осталось. Давно надо было это сделать».
«Ну, а что дальше?» — спросил я.
«Чёрт его знает».
«Не хочешь вернуться к Сэму?» — сказал я так, будто такое и в голову никому не могло прийти. Но он ответил: «К чёрту Сэма. К чёрту всех. Ты бегаешь, а они стригут купоны».
«Я мог это давно тебе сказать».
«Почему не сказал?»
«Потому, дорогой Айк, что ты не стал бы меня слушать».
Он поднялся со стула и заходил по комнате. Энергия так и рвалась наружу, как у скакового коня перед стартом. «Сперва Джил, — сказал он, — теперь это. Как раз то, что надо в олимпийский год».
Я заметил: «Ещё неизвестно, как ты из этого выйдешь: может, на щите, а может, и со щитом». Он не понял. Я продолжал: «Ты сейчас впервые сам себе хозяин, верно?» Лицо его прояснилось, он повернулся ко мне и сказал: «Да, зрелому бегуну не нужен тренер, который давит на него, гоняет как мальчишку. Возьми этого бельгийца, я с ним в Бельгии разговаривал. Дал своему тренеру под зад и стал лучше бегать! На моё решение это знаешь как повлияло! Он мне так и сказал: «Тренер! А на кой он мне сдался?» Я ответил: «Ну, кое–кому он нужен. На определённом этапе».
Он стал рассказывать, как объявил Курту, что хочет от него уйти. Я прекрасно представил себе реакцию Курта: покачивание головой, плаксивое непонимание.
«Я ему сказал: смотрите, какое у меня время в этом сезоне. Лучше 3.57,2 ни разу не было. Мне уже не хочется бегать. Вот что вы со мной сделали…»
«Так что же, будешь сам себе тренером?» — спросил я. Он снова повернулся ко мне и взмолился: «Алан, ты не откажешься тренироваться со мной?»
«Нет, конечно, если ты считаешь, что я могу тебе помочь».
«Ещё бы. Знаешь, как тяжко, когда совсем один».
Потом он развеселился, будто джинн, выпущенный из бутылки. «Не представляешь, как будет здорово без этих проклятых графиков, когда бежишь круг за кругом как заведённый».
«Ну почему, представляю».
«А ещё он кладёт руку на сердце после каждого круга, и на его лице такое выражение, будто ты вот–вот умрёшь. Ну разве надо столько тренироваться? Особенно в сезон. Немного побегал на выносливость, на скорость, по пересечённой местности».
Я ждал, что он заговорит о Джил, может, снова попросит меня поговорить с ней. И вдруг он сказал: «Знаешь, с Джил всё кончено».
«Мне очень жаль», — заметил я.
«Да! Понимаешь, она узнала о Хельге, это и сыграло роль. Это — и ребёнок. Она изменилась, когда он появился».
«С женщинами так бывает».
«Но ведь нас столько связывает… — Он будто не мог смириться с изменой. — Мы столько пережили вместе…»
Оказалось, после того, как они разъехались, он ни разу не встретился с ней, не позвонил, а дом сдал внаём. «Я уже не мог там оставаться». Несколько раз, когда он приезжал для участия в матчах, оставался с командой на базе. Я ему предложил перебраться ко мне, если есть желание, у меня удобный диван.
Вот что с ним произошло. Думаю, всё это временно. Рано или поздно он отправился в Манчестер, в Каноссу (Замок в Сев. Италии, где в 1077 г. отлучённый от церкви и низложенный император Священной Римской империи Генрих 4 вымаливал прощение у своего противника римского папы Григория 7. «Идти в Коноссу» — значит согласиться на унизительную капитуляцию.), или его Каноссой станет Хампстед — Хит…
