Брайан Глэнвилл - Олимпиец
Вот что с ним произошло. Думаю, всё это временно. Рано или поздно он отправился в Манчестер, в Каноссу (Замок в Сев. Италии, где в 1077 г. отлучённый от церкви и низложенный император Священной Римской империи Генрих 4 вымаливал прощение у своего противника римского папы Григория 7. «Идти в Коноссу» — значит согласиться на унизительную капитуляцию.), или его Каноссой станет Хампстед — Хит…
«За два месяца до Олимпиады в Токио британский бегун на милю Айк Лоу решил готовиться к ней один.
Это значит, что его больше не тренирует профессор Курт Гиземан из Германии, известный приверженец метода интервальных тренировок из Нюрнбергского спортивного института.
Уже вторично Лоу, живший в Нюрнберге большую часть сезона, покидает первоклассного тренера. Два года назад он положил конец пятилетнему содружеству с болтливым вегетарианцем Сэмом Ди, заявив, что больше не верит в необычные методы последнего.
Он отдал себя в руки Гиземана и продолжал добывать золото для Британии, блестяще выиграв милю в Перте на Играх Содружества.
Сейчас, когда в течении сезона он не смог, к своему разочарованию, вернуть мировой рекорд, побитый новым чудо–бегуном Кваме Кейтой, он ушёл от Гиземана, решив обойтись без тренера.
«Не думаю, что мне сейчас нужен тренер, — сказал он мне. — Конечно, я многому научился у Сэма и Курта, но теперь пришло время стать на собственные ноги. Я собираюсь победить в Токио и думаю, мне это удастся. А способ один — доказать другим, что ты сильнее. Самому доказать — на беговой дорожке.
— Айк, многие думают, что тренеры склонны переоценивать свою роль в достижении питомцев. Согласны ли вы с этим?
— Да, согласен.
— Вы судите по собственному опыту?
— Да, до некоторой степени. Я не хочу сказать, что они мне не помогли, Сэм и Курт, но иногда задаёшься вопросом: «Чёрт возьми! Кто же всё–таки бежал в этом забеге — он или я?»
— Потому вы и решили в будущем обойтись без тренера?
— Отчасти да.
— Накануне Олимпиады такое решение может показаться довольно опрометчивым.
— Я потому так и поступил, что Олимпиада — не за горами. Ведь я знал, что бегаю плохо.
— Вы считаете, что потеряли форму из–за интервальных тренировок?
— Да, я так считаю. Они меня истощили, пропал вкус к бегу.
— А сейчас снова появился?
— Да.
— Но когда вы расставались с Сэмом Ди и перешли к интервальным тренировкам под руководством профессора Гиземана, вы говорили примерно то же.
— Разве?
— Ну… более или менее. Всё же вскоре после перехода к другому тренеру вы добились великолепной победы в беге на милю в Перте.
— Наверное, вначале интервальная тренировка помогла мне. В смысле внесла разнообразие. Я тренировался по системе Сэма пять лет. А тут — что–то новое. Может, всё дело в этом.
— Как вы будете тренироваться до Токио?
— Буду чередовать бег на дорожке с бегом по пересечённой местности. Надоест одно — перейду к другому.
— Вам не кажется, что бегуну мирового класса, у которого исключительно напряжённые графики тренировок, трудно обходиться без надзора?
— Нет, не кажется. Я часто тренировался один, когда бегал по системе Курта. Он посылал мне свои графики, я их выполнял.
— Но он составлял их очень тщательно, да?
— Теперь я их буду составлять сам.
Через пару недель после приезда в Лондон я поехал к Джил. С того дня, как я ушёл из дома, мы не общались, не писали друг другу. Но мне очень хотелось чтобы она вернулась, мне это было необходимо.
Знаю, многие думали, что я повёл себя как подонок. Так думали и мои родители, хотя прямо ничего не говорили, только намекали. Мама качала головой и ворчала, жалела милую Джил и расстраивалась из–за малютки. Не мог же я от них всё скрыть, да и дом свой я сдал. Всё равно они и раньше догадывались о наших отношениях.
Все считали виноватым меня — понятно, они видели только одну сторону, вот и защищали Джил. Не говорю, что я прав или что моей вины вовсе нет. Мы оба не правы, каждый по–своему…
Может, это смешно, но мне не хватало и малыша, чудесный же пацанёнок! Хотелось видеть его почаще, но слишком много было поставлено на карту. Надеюсь, ещё придёт время, после Токио, когда все мы снова будем вместе.
Я толком не знал, чем займусь потом. Может, продолжу работу в фирме, только на более высокой должности, — скажем, торговым директором или что–нибудь в таком роде. Правда, стоило мне завести об этом разговор, они пытались его побыстрее свернуть, увиливали… Если выиграю в Токио, всё будет хорошо. А если нет, на повышение рассчитывать нечего. Не исключено, что потеряю и ту работу, какая есть. Все эти мысли не давали мне покоя.
Итак, я поехал в Манчестер; от разных мыслей пухла голова, два раза чуть не попал в аварию. Знал, как она меня встретит, как всё будет трудно, но надеялся, что втолкую ей свою точку зрения.
Мне открыла её мать. По её лицу я понял, что она готова захлопнуть дверь перед моим носом. Я быстро спросил: «Можно видеть Джил?» Она ответила: «Боюсь, она не захочет говорить с тобой». Я сказал: «Пожалуйста, спросите её».
Она снова бросила на меня враждебный взгляд и позвала Джил: «Джил, это Айк» — таким тоном, будто речь шла о ветрянке. А она ответила: «Айк?» И я услышал голосок малыша Нила. Честно говоря, что–то дрогнуло во мне — так захотелось его увидеть. Я позвал: «Нил!» — а он ответил: «Папа!» Я услышал, как на верхней площадке она его тихонько уговаривает, потом начинает спускаться. У меня возникло чувство, как перед выстрелом на старте, — вроде что–то забулькало в желудке.
Когда она появилась с малышом на руках, он смялся во весь рот, тянул ко мне ручонки, её же лицо замкнуто, губы стиснуты. У первой ступеньки лестницы она остановилась и просто сказала: «Да, Айк?» А Нил всё время лепетал, и я начал говорить с ним, а не с ней. Мне так было легче — всё–таки начало.
Я не спешил. Мы зашли в гостиную, я посадил Нила на колени, играл с ним, смешил его. А что она могла сказать, если его это радовало? Когда её мать встала, чтобы приготовить чай, я понял: первая гроза миновала.
Джил посмотрела на меня и спросила: «Чего ты хочешь, Айк?» А я ответил: «Чтобы ты вернулась».
«Нет, ты этого не хочешь», — сказала она. «Господи, Джил, зачем тогда я приехал?» Она сказала: «Я уже возвращалась. Вот к чему это привело». — «Слушай, но сейчас всё по–другому». Я хотел встать со стула, а она протянула руки к Нилу. Опять он. Она сказала: «Ничего не изменилось» — и прижала к себе Нила, словно боясь, что я его отниму. «Изменилось лишь то, что ты ушёл от Курта. Не волнуйся. Найдёшь кого–нибудь другого».
Я признался: «Я ушёл от него, и от неё тоже». Она спросила: «А ты им сказал об этом? Или просто взял и ушёл?» Потом стала покачивать Нила на колене, и он снова стал смеяться, а перед этим был спокойный и серьёзный, будто понимал, что происходит.
Я сказал: «Знаешь, в чём твоя беда? Ты ни в чём не хочешь уступить». Она ответила: «А твоя беда в том, что ты ждёшь уступок от каждого».
Я не стал возражать. Но то, что сказал ей, было правдой: я ушёл не только от Курта, но и от Хельги. Для меня она была неотъёмлемой частью всего Нюрнберга, хотя они с Куртом не очень ладили. С одной стороны — он, с другой — она, от обоих для меня только вред. С Хельгой дело было не только в сексе, хотя и в сексе тоже, — она подсмеивалась надо мной, над моим серьёзным отношением к тренировкам. Однажды спросила: «Если проиграешь в Токио, что станешь делать? Застрелишься? Точно! Застрелишься из стартового пистолета!» А мне вовсе не было смешно.
К тому же она собиралась в Токио в составе сборной ФРГ. Мне только там её не хватало — будет таскать меня в постель.
Мать Джил принесла чай, потом Джил стала купать и укладывать Нила. Поговорить всё не удавалось. Тут вернулся с работы её отец и со мной, как и её мать, едва разговаривал. Я спросил Джил: давай куда–нибудь съездим, чтобы спокойно поговорить. Но она не захотела оставлять Нила: он стал просыпаться по ночам. И мы снова вернулись в гостиную.
Я сказал: «Слушай, дом я могу быстро вернуть, если тебя это волнует». Она ответила: «Нет, не волнует». — «А что волнует? Скажи, я всё сделаю, как ты хочешь. Или ты думаешь, что я не люблю тебя? В этом дело?» Но она только покачала головой, — мол, всё это безнадёжно.
«Конечно, чёрт возьми, я люблю тебя. Зачем я, по–твоему, сюда приехал? — Я взял её руку, она её не отнимала. — Только не говори, что ты не любишь меня». Она на меня посмотрела со слезами на глазах и ответила: «Сейчас уже не люблю, Айк. Я застыла, ничего не чувствую. Такой я стала после твоего ухода. И если такое повторится, мне конец».
Я стал перед ней на колени, попытался поцеловать в губы. Она отвернула голову, и мне досталась только щека. Я сказал: «Не повторится, дорогая. Обещаю».
Она ответила: «Нет, Айк, сейчас тебе, может, так и кажется, потому что тебе тревожно и одиноко, но ты не изменишься. Я и раньше это знала и всё же вернулась к тебе. Сама виновата. Но больше так не будет. Никогда».
