Избранное - Алессандро Мандзони
Быть может, этим мы хотим сказать, что правильнее было бы сдержать обещание безнаказанности? Боже упаси! Думать так — все равно, что считать, будто Пьяцца сообщил судьям подлинные факты. Мы хотим лишь сказать, что это обещание было так же произвольно взято назад, как и незаконно дано, и что оно послужило лишь средством для получения ложных показаний. Впрочем, нам только остается повторить, что на избранном пути ничего другого нельзя было сделать, разве что вернуться назад, пока не поздно. Подобно разбойнику, имеющему не право дарить, а обязанность сохранить жизнь путнику, судьи не имели права (не говоря уж об отсутствии у них таких полномочий) обещать Пьяцце безнаказанность. С их стороны это было лишь несправедливой заменой несправедливой пытки: и в том и в другом случаях речь шла о преднамеренных, продуманных средствах, пущенных в ход вместо средств, предписанных не скажу разумом, справедливостью, состраданием, а просто законом, требующим проверить случившееся, заставить обеих женщин подтвердить свои обвинения, если их можно назвать обвинениями, а не предположениями, дать возможность обвиняемому, если его можно так назвать, оправдаться, устроить ему очную ставку с обвинительницами.
Во что вылилась бы безнаказанность, обещанная Баруэлло, невозможно себе вообразить, ибо он скончался от чумы 18 сентября, то есть спустя день после очной ставки, бесстыдно выдержанной с упомянутым выше учителем фехтования Карло Ведано. Но, почувствовав приближение смерти, он сказал ухаживавшему за ним заключенному, также впоследствии привлеченному Падильей в свидетели: «Передайте, пожалуйста, господину подесте, что все, кого я оговорил, не виноваты и что я не получал никаких денег от сына господина коменданта… Умирая от этой болезни, я прошу всех безвинно мной оговоренных простить мне мою вину. Скажите, пожалуйста, об этом господину подесте, если я отдам богу душу». «Я тут же, — добавляет свидетель, — отправился к господину подесте, чтобы передать ему все сказанное мне Баруэлло».
Отказ свидетеля от своих показаний мог спасти Падилью, но отнюдь не Ведано. Обвинения против него были к тому времени выдвинуты одним лишь Баруэлло. И тем не менее в тот день его жестоко пытали, но он все вынес, и его оставили (разумеется, в тюрьме) в покое вплоть до середины января следующего года. Среди простолюдинов он был единственный, кто действительно был знаком с Падильей, ибо он дважды фехтовал с ним в замке, и, видимо, это навело Баруэлло на мысль отвести ему определенную роль в сочиненной истории. Баруэлло, однако, не обвинил его в том, что тот составлял, раздавал или использовал по назначению смертоносную смесь, он сказал только, что тот служил посредником между ним и Падильей. Судьи не могли, следовательно, осудить его как преступника, не предрешив дела указанного синьора, и, возможно, это спасло Ведано. Его допросили снова лишь после первого допроса Падильи, а оправдание последнего привело и к его освобождению.
10 января 1631 года Падилью перевели из замка Пиццигеттоне, куда он был брошен, в Милан и поместили в тюрьму капитана справедливости. Его допросили в тот же день, и если бы потребовалось доказательство того, что те же судьи могли вести дело без обмана, мошенничества и насилия, не искать несообразностей там, где их не было, довольствоваться разумными ответами, признавать даже в таком деле, где речь шла о болезнетворных мазях, что обвиняемый может быть прав, говоря «нет», достаточно было бы обратиться к этому допросу и к двум другим, учиненным Падилье.
Два единственных свидетеля, заявивших о сговоре с ним, — Мора и Баруэлло, — указали также, первый приблизительно, второй — точнее, время, когда это произошло. Судьи спросили Падилью, когда он уехал в лагерь. Тот назвал определенную дату. Откуда он выехал, направляясь туда? Из Милана. Возвращался ли за это время обратно? Один-единственный раз и задержался в Милане всего на один день, который он точно назвал и который никак не совпадал ни с одной из дат, выдуманных обоими беднягами. Тогда без всяких угроз, по-хорошему его просят «припомнить», не находился ли он в Милане тогда-то и тогда-то. И в том и в другом случаях ответ был отрицательным в полном соответствии с первоначальным ответом. Тогда его стали расспрашивать о людях и о местах, связанных с преступлением. Знает ли он некоего Фонтану, бомбардира? Это был зять Ведано, и Баруэлло назвал его в числе тех, кто присутствовал якобы при первом свидании. Падилья ответил утвердительно. Знает ли он Ведано? Да, конечно. Известно ли ему, где находится улица Ветра де Читтадини и таверна Шести Висельников, куда, как говорил Мора, приходил Падилья в сопровождении дона Пьетро ди Сарагоса якобы для того, чтобы сделать ему предложение о заражении чумой всего Милана. Падилья ответил, что он и слыхом не слыхал ни о такой улице, ни о такой таверне. Его спросили о доне Пьетро ди Сарагоса. Такого Падилья не только не знал, но и вряд ли мог себе представить. На вопрос о двух неизвестных, одетых на французский манер, и о каком-то еще третьем человеке, одетом как священник, которые, по словам Баруэлло, являлись на свидание на замковую площадь, Падилья ответил, что не понимает, о ком идет речь.
На втором допросе, состоявшемся в конце января, его стали расспрашивать о Мора, Мильявакке, Баруэлло, о свиданиях с ними, о переданных им деньгах, о данных им обещаниях, не упоминая, однако, об истории, с которой все это было связано. Падилья отвечал, что никаких дел с этими людьми не имел, никогда о них не слыхал и вообще его не было в это время в Милане.
По прошествии более чем трех месяцев, потраченных на доследование, которое, как можно было ожидать, не принесло ничего существенного, сенат постановил считать Падилью виновным на основании установленных ранее фактов, ознакомить
