Юрий Безелянский - 5-ый пункт, или Коктейль «Россия»
Мариэтта Шагинян прожила долгую жизнь и показала пример умелой социальной мимикрии, писала то, что надо, о семье Ульяновых, к примеру, или о каких-то нейтральных путешествиях. Она была всеми уважаемой и умерла в собственной постели. Михаил Дудин написал на нее эпиграмму:
Железная старуха Марьетга Шагинян —Искусственное ухо Рабочих и крестьян.
В советские времена все жили, как могли и как умели, согласно своим внутренним принципам: кто был первым учеником в классе, а кто отсиживался на «Камчатке» и регулярно получал двойки. Одним из благополучных писателей был Лазарь Иосифович Гинзбург (корни в Витебске, нищая еврейская семья). Что, не знаете такого? Тогда псевдоним: Лагин! Узнали? Еще бы: автор суперзнаменитого «Старика Хоттабыча». Жена Лагина признавалась, как она, уходя на работу, запирала писателя в комнате и оставляла ему килограмм конфет (он был страшный сладкоежка!), а вечером требовала написанные страницы.
Мало известно имя Сергея Колбасьева. В 1937 году он был арестован и соответственно вычеркнут из советской литературы. Интересны его корни: отец Адам, очевидно, из поляков. Мать Эмилия Каразна, итальянка, предки которой — коренные жители острова Мальта.
Ираклий Андроников, литературовед, рассказчик, с «абсолютно художественным вкусом» (Чуковский). Он — потомок княжеского рода, и какого! Грузинского княжеского рода Андроникашвили, древо которого восходит к династии византийских императоров Андроников, последним был Комен. Отец Луарсаб родился в глухой деревне Ожио близ Телави, а сын Ираклий — уже в Петербурге. Теткой Ираклия Андроникова была весьма известная княжна Саломея Андроникова, о которой Мандельштам писал: «Византийской славы дочь!»
Арсений Тарковский (о его корнях в рассказе об Андрее Тарковском). И что-то мы давно не цитировали стихи о России. Обратимся к Арсению Александровичу:
Русь моя, Россия, дом, земля и матерь!Ты для новобрачного — свадебная скатерть,Для младенца — колыбель, для юного хмель,Для скитальца — посох, пристань и постель.Для пахаря — поле, для рыбака — море,Для друга — надежда, для недруга — горе…Как душе — дыханье, руке — рукоять.Хоть бы в пропасть кинуться — тебя отстоять.
Эти строки Арсений Тарковский написал в годы войны. А вот другие, поздние, какие-то особенно русские:
…Жизнь брала под крыло,Берегла и спасала,Мне и вправду везло.Только этого мало.Листьев не обожгло,Веток не обломало…День промыт, как стекло,Только этого мало.
Прибавим сюда и строки чисто русского Виктора Бокова:
Скажу — Россия — вздрогнет лес кудрявыйИ опахнет дыханием своим.И запоют могучие дубравы,И скажут:— За Россию постоим!
И еще, почти на женской ноте:
Скажу — Россия — и порой заплачу…
Плакать некогда, надо работать, надо вкалывать и продолжать, как выразился Аннинский, «расфасовку национальных вкладов».
Михаил Зощенко. Некогда бешено популярный писатель: читатели были от него в восторге, а женщины — без ума. Слабый пол буквально гонялся за Зощенко, и ему приходилось отбиваться от милых дам: «Вы не первая совершаете эту ошибку. Должно быть, я действительно похож на писателя Зощенко. Но я не Зощенко, я — Бондаревич».
Михаил Михайлович по национальности украинец. «Когда я узнал, что он родом полтавец, я понял, — пишет Корней Чуковский, — откуда у него эти круглые, украинские брови, это томное выражение лица, эта спокойная насмешливость, затаенная в темно-карих глазах… Нелюдимый, хмурый, будто надменный, садился он в дальнем углу, сзади всех, и с застылым, почти равнодушным лицом вслушивался в громокипящие споры… Хандра душила его с детства, но стоило ему взять в руки перо — и угнетавшие его мрачные чувства сменялись со странной внезапностью необузданно-бурным весельем… Между двумя этими крайностями он постоянно метался: между «угрюмством» и смехом. Метался и в жизни и в творчестве…»
Читать Зощенко — одно удовольствие. Его лексикон Горький называл бисером. Он переливается всеми цветами радуги.
«Рисуется замечательная жизнь. Милые, понимающие люди. Уважение к личности. И мягкость нравов. И любовь к близким. И отсутствие брани и грубости…» — так писал Зощенко в рассказе «Страдание молодого Вертера» (1933). Идиллия российской жизни, которая так и остается идиллией. Мечтой. Розовой фантазией. А в нашей с вами реальной жизни все далеко не так…
«Главная причина — народ очень уж нервный. Расстраивается по мелким пустякам. Горячится. И через это дерется грубо, как в тумане…»
«Лежит, знаете, на полу скучный. И кровь вокруг…»
«Вышел ему перетык».
Это все из зощенковского бисера. От бисера — к «Алым парусам». От быта — к романтике. Александр Грин — неисправимый романтик. Его отец — Степан Гриневский (Степан — русификация от Стефана?) — поляк, повстанец 1863 года, сосланный царским правительством в 16-летнем возрасте в Сибирь.
Еще один романтик — Константин Паустовский. И тоже иностранная примесь: «Моя бабушка была чистокровная турчанка родом из Казанлыка во Фракии», — признался однажды Паустовский.
Владимир Амлинский вспоминал:
«Я очень любил тогда Паустовского. Он был одним из самых любимых писателей моего поколения; в казенном и скучном книжном мире он был островом с цветущей травой. На этом островке творилось чудо человеческих отношений, разлук, встреч… Он был своего рода инъекцией прекрасного, романтического. Мир вокруг был труден. Неокрепшая душа, видимо, нуждалась в приподнятости, в том, что Атаров позднее назвал «ветром с цветущих берегов». Кроме всего прочего, у него был уникальный дар популяризатора литературы. Толкователя ее. Человека, умеющего передать вкус и цвет чужого слова…»
Романтизм в советской России — парадокс из парадоксов. Диктатура партии под прикрытием рабоче-крестьянской власти, все прочие классы объявлялись буржуазными и подлежали уничтожению или унижению. Приходилось хитрить. Ловчить. Изворачиваться, как Мандельштаму. Шифровать свои мысли и дневники. Вот Юрий Олеша пробовал писать дневник от чужого имени: «16 апреля 1934 года. Я — советский служащий. Сегодня я решил писать дневник. Моя фамилия Степанов…»
Одна-из записей Юрия Олеши, похожая на крик боли:
«Я не знаю, где я родился. Я вообще не родился. Я не я. Я не не. Не я не. Не, не, не. Я не родился в таком-то году. Не в году. Году в не. Годунов. Я не Годунов».
Все это крайне печально. В действительности Юрий Карлович Олеша польского происхождения (разве можно было тогда этим гордиться?), и родился он в Одессе.
«Я детство и юность провел в Одессе. Этот город сделан иностранцами. Ришелье, де Волан, Ланжерон, Маразли, Диалегмено, Рапи, Рено, Бонифаци — вот имена, которые окружали меня в Одессе — на углах улиц, на вывесках, памятниках и оградах. И даже позади прозаической русской — Демидов — развевался пышный парус Сан-Донато».
«Я был европейцем, семья, гимназия — было Россией».
Судьба Юрия Олеши очень печальна Его не репрессировали. Но он был раздавлен страхом. Как и что? Читайте «Книгу прощания» Юрия Олеши, выпущенную издательством «Вагриус».
Ну, а мы продолжим наши «игры»?
Детство Ефима Зозули прошло в Польше, в Лодзи.
Вместе с Михаилом Кольцовым Зозуля в 1922 году основал журнал «Огонек». В литературных кругах говорили, что Зозуля — это «тип русского американца».
Исследовательница жизни Карла Маркса писательница Галина Серебрякова наполовину полька: ее мать Бронислава Красуцкая, сокращенно Бронка.
Писатель Александр Бек (когда-то кипели бури по поводу его романа «Новое назначение»). Его дочь Татьяна Бек пошла по отцовским писательским стопам. В одном из интервью она призналась:
«Всю жизнь мечтала побывать в Скандинавии. Гены. Мой отец, Александр Альфредович Бек, был обрусевшим датчанином. Для меня родовые корни вовсе не пустые слова. Верю в мистику происхождения. От скандинавов досталась по наследству странная во мне обязательность, даже занудливый педантизм. Подчас отчетливо дает о себе знать еврейская горячность, пассионарность. Это от мамы — Наталии Лойко. На эту тему у меня есть строки:
Родословная? Сказочный чан.Заглянувши, отпрянешь в испуге.Я, праправнучка рослых датчан,Обожаю балтийские вьюги.Точно так же мне чудом ясныЗвуки речи, картавой как речка.Это предки с другой стороныБыли учителя из местечка.Узколобому дубу назло,Ибо злоба — его ремесло,Заявляю с особенным весом:Я счастливая. Мне повезло.Быть широким и смешанным лесом,Между прочим — российским зело.
Нежданно-негаданно выпала удача месяц погостить в Швеции… почувствовала там необычайный прилив энергии — словно в меня снова вдохнули жизнь. Стали записываться стихи…» («Сударушка», 1999, 22 сентября).
