Вадим Кожинов - Пятый пункт. Межнациональные противоречия в России

Вадим Валерьянович Кожинов

Пятый пункт. Межнациональные противоречия в России

РУССКИЙ ВОПРОС

Русская идея

Тема России волнует меня уже лет тридцать. Подлинным обращением к русским корням я обязан Михаилу Михайловичу Бахтину, которого считаю своим учителем. Бахтину во время революции было всего 22 года, а в 1928 году его арестовали, и казалось, его навсегда вычеркнули из жизни. Много позже говорили, что он, будучи репрессирован, давно умер. Но тем не менее мне удалось установить, что он жив и живет в Саранске (жить в столицах ему категорически запрещалось). И я поехал туда к нему.

Что меня потрясло? Я думал, что еду к человеку, который сломлен, которого мне надо будет утешать, выражать сострадание… Ничего подобного. Я нашел Бахтина в сознании собственной силы и уверенности. И вскоре один из моих друзей, пораженный его мужеством, спрашивал, как жить, чтобы быть таким же.

И действительно, одно дело — читать книгу, другое — общаться с человеком, который, и это признано сейчас во всем мире, является одним из крупнейших мыслителей XX века. Бахтин принадлежал к младшей ветви той плеяды русских мыслителей, имена которых сейчас воскрешают. Булгаков, Бердяев, Розанов, Флоренский. От них принял эстафету Бахтин. После встречи с ним и для меня жизнь, общество, история как бы осветились иным, новым светом. Бахтин стал для меня живым мостом, связью между прошлым и настоящим. Именно общение с ним заставило серьезно задуматься о коренных проблемах русской жизни, своеобразии русского национального сознания. Ну и, наконец, видимо, пришел час, когда возникла потребность и необходимость поделиться своими размышлениями на эту тему. В своих последних работах я пытаюсь, анализируя русский характер, нравственные идеалы нашего народа, понять не только прошлое и настоящее, а также и увидеть, в чем состоит будущее России.

Корр. «Русская идея»… Большинство людей имеют весьма смутное представление о предмете нашей беседы. У одних «русская идея» ассоциируется с лаптями, малахаем, щами, кафтаном, обществом «Память», домостроевскими или монархическими порядками, с возвратом в какое-то далекое допотопное прошлое. Для других «русская идея» связана с претензией на идеологическую монополию, на владение истиной в последней инстанции, очередное обоснование права диктовать всему миру правила поведения. Третьи «русскую идею» понимают как стремление отгородить страну непроходимой стеной от чуждого «разлагающего» и «тлетворного» влияния. Защитники «русской идеи» в теперешнем массовом сознании предстают в образе чудаковатого в своей ограниченности, а порою опасного радетеля старины, спор с которым с самого начала невозможен ввиду отсутствия серьезного предмета для самого спора.

В. Кожинов. Все, что вы говорите, напоминает мне испорченный телефон. «Русская идея» не имеет, конечно, ничего общего с желанием увидеть россиян шагающими по улицам городов и сел в лаптях, со стремлением вернуть их к допетровским или каким бы то ни было временам. Она также ничего не имеет общего с навязыванием в какой-либо форме другим народам собственного нравственного закона.

Кстати, о значении выражения «Москва — Третий Рим». Бердяев совершенно без всяких на то оснований попытался вывести идею III Интернационала из идеи «Третьего Рима». Но между ними нет ничего общего, кроме, пожалуй, цифры «3». Если деятельность III Интернационала так или иначе была связана с идеологической экспансией, идея «Москвы — Третьего Рима», напротив, являлась изоляционистской. После того как Рим стал католическим, а Византия пала под ударами турок, средневековая Русь осознала себя главной носительницей истинных христианских ценностей. Когда монах Филофей писал царю: «Два Рима падоша, третий стоит, а четвертому не быти», то за этим стояло стремление оградить страну от воздействия внешних сил, очертив себя, как это делает в гоголевском «Вие» Хома, своеобразным магическим кругом.

Разумеется, идея «Третьего Рима» была утопической, и Россия через некоторое время эту идею отвергла. Петр I открыл окно на Запад и тем самым как бы признал Европу «четвертым Римом». Вот как обстояло дело. А между тем слова о «Москве — Третьем Риме» и уже не на бытовом уровне, а в «серьезных» работах используются для «разоблачения» «русской идеи».

Нельзя «русскую идею» трактовать и как стремление изолировать нашу культуру. Приобщение к мировой культуре в самых разных ее проявлениях всегда было для нас естественным и необходимым. Другое дело, что необходимо бороться с бездумным перенесением западной культуры на нашу почву, копированием ее, особенно когда речь идет об эрзац-культуре, которая в полном смысле слова культурной и не является. Ведь встреча с настоящим искусством требует от человека сотворчества, определенного уровня духовности. А поп-музыка, фильмы ужасов и т. п. в большинстве своем представляют собой особую форму наркотика, где задействованы не высшие свойства человеческого духа, а лишь ловко использованы особенности его психофизиологии.

Корр. Крыса в лабораторном опыте «нажимает на педаль», чтобы с помощью электрического раздражения головного мозга «схватить кайф», впасть в доставляющее ей удовольствие состояние. И делает это до тех пор, пока не умирает от изнеможения. Человек, «нажимая на педаль» эрзац-культуры, уподобляется лабораторному животному и в конечном счете разрушает себя духовно и физически.

В. Кожинов. Вот против этой антикультуры, отнюдь не национальной, бороться надо. В странах Западной Европы с ней борются значительно активнее, целеустремленнее, чем у нас. Во Франции, например, издано несколько законов, чтобы сохранить национальную культуру. В частности, запрещено в целом ряде случаев употреблять американизмы, и нарушение этого запрета карается большим штрафом. Здесь предпринимаются также шаги, направленные на защиту национального кинорынка от американского коммерческого кино, и т. д.

Корр. Итак, в том, что не имеет отношения к «русской идее», мы немного разобрались. Тогда что такое «русская идея»?

В. Кожинов. Имеется широкий спектр представлений о том, что такое Россия и какая ей предначертана судьба на дорогах человеческой истории. Многообразие мнений характерно для любого направления человеческой мысли.

Мне представляется, что становление «русской идеи» в ее стержневом значении связано прежде всего с именами Чаадаева, Тютчева, Достоевского. Именно их стремления необходимо рассматривать как центральные, определяющие в этом вопросе. Если попытаться суммировать их размышления о нашем национальном своеобразии, то они сведутся к следующему. Русского человека (как носителя особого типа социально-духовной культуры) отличает особая открытость по отношению к другим культурам, беспощадность самокритики, стремление к «всечеловеческому единению». Это, конечно, не единственные его черты. Но с точки зрения общечеловеческой они являются важнейшими.

Корр. Отношение к нашим национальным началам, их оценка делили и делят русскую интеллигенцию на два лагеря: западников и славянофилов. К какому из этих направлений общественной мысли вы себя относите?

В. Кожинов. И западничество, и славянофильство, как мне кажется, — это ограниченные и, так сказать, чрезмерно связанные с восприятием Запада тенденции. Михаил Пришвин писал в 1950 году, что «и западники, и славянофилы в истории одинаково все танцевали от печки — Европы». Относительно западничества это очевидно. Что же касается той тенденции, которую называют славянофильством, то уже Чаадаев говорил о ней: «Страстная реакция… против идей Запада… плодом которых является сама эта реакция».

Необходимо, правда, со всей решительностью оговорить, что духовное наследие всех подлинных значительных писателей и мыслителей, так или иначе принадлежащих к западничеству или славянофильству, всегда было заведомо шире и глубже самих этих тенденций. Я же говорю именно о тенденциях.

Западничество основано, в конечном счете, на убеждении, что русская культура — это, в сущности, одна из западноевропейских культур, только очень сильно отставшая от своих сестер: вся ее задача сводится к тому, чтобы в ускоренном развитии догнать и, в идеале, перегнать этих сестер.

С точки зрения славянофильства русская культура — это особая, славянская культура, принципиально отличающаяся от западной, то есть романских и германских культур, и ее цель состоит в развертывании своих самобытных основ, родственных культурам других славянских племен. Но это представление об особом славянском существе русской культуры построено, конечно же, по аналогии или даже по модели романских и германских культур, которые уже достигли расцвета; задача русской культуры опять-таки сводится к тому, чтобы догнать их на своем особом, славянском пути, стремясь к равноценному или, в идеале, еще более высокому расцвету.