Избранное - Алессандро Мандзони
Инспектор: «А я говорю, что было, чтобы вам же оказать услугу».
Мора: «Ничего не было, вы никогда не докажете, что бывали у меня в доме».
Инспектор: «Как же не был у вас в доме, когда был, я говорю это для вашей же пользы».
Мора: «Никогда не докажете, что были у меня в доме». После этого обоих отправили обратно, каждого в свою камеру.
Капитан справедливости в неоднократно нами цитированном письме к губернатору так отчитывается о допросе: «Пьяцца решительно заявил цирюльнику в глаза, что в самом деле получил от него означенную мазь, и рассказал, при каких обстоятельствах, в каком месте и в котором часу». Спинола, наверное, подумал, что Пьяцца рассказывал об этих обстоятельствах, а Мора отпирался, хотя «решительное заявление» первого свелось всего-навсего к фразе: «Да, синьор, все верно».
Письмо заканчивается следующими словами: «Принимаются все меры, чтоб отыскать других сообщников или пособников преступления. А пока что я хотел бы держать в курсе дела Ваше превосходительство, которому нижайше кланяюсь и желаю счастливого завершения начатого предприятия». Возможно, были написаны другие письма, но они утеряны. Что же касается начатого предприятия, то пожелание успеха не пошло впрок. Не получив подкреплений и отчаявшись взять Казале, Спинола в сентябре занемог, в том числе от разочарований, и 25 числа того же месяца отдал богу душу, так и не оправдав славного прозвища «сокрушителя городов», утвердившегося за ним во Фландрии, и прошептав по-испански на смертном одре: «Лишиться такой чести!..» До этого с ним поступили еще хуже, назначив на пост, с которым были связаны сплошные хлопоты, тогда как сердце его лежало лишь к ратным подвигам; но как знать, быть может, его сделали губернатором именно поэтому.
На другой день после очной ставки инспектор попросил его выслушать. Его привели в комнату для допросов, где он сказал: «Цирюльник говорит, будто я ни разу не был у него дома. Расспросите-ка, Ваша милость, Бальдассара Литту, проживающего в доме Антиано в квартале св. Бернардино, и Стефано Буццио, красильщика, что живет напротив церкви св. Августина, недалеко от церкви св. Амброджо, и они вам скажут, что я частенько наведывался домой и в лавку означенного цирюльника».
Пришел ли он с этим заявлением по собственному почину или оно было ему подсказано судьями? Первая догадка выглядит странно, — и дальнейший ход событий это подтвердит, — вторая же подкрепляется довольно веским соображением. В самом деле, судьи нуждались в предлоге, дабы подвергнуть цирюльника пыткам, а одно из средств, способных, по мнению многих законоведов, придать обвинению сообщника недостающий вес и сделать его достаточной причиной для назначения пыток, состояло именно в том, чтобы доказать, что между участниками преступления существовали дружеские отношения. Правда, простое приятельство или случайное знакомство тут не годились, ибо «при такой постановке вопроса, — говорит Фариначчи, — любое обвинение сообщника неминуемо вело бы к пыткам обвиняемого, так как обвинитель, как правило, наверняка бывает так пли иначе знаком с обвиняемым. Чтобы назначить пытки, требуется наличие тесных и частых общений между участниками, которое оправдывало бы подозрение в преступном сговоре». Поэтому инспектора с самого начала спросили, «не является ли означенный цирюльник другом обвиняемого». Но читатель помнит, что судьи услышали в ответ: «Другом? Да, мы с ним раскланиваемся, поздравляем друг друга с праздниками». Сделанное затем угрожающее приказание ни к чему не привело, и то, в чем они искали средство для выяснения истины, превратилось в непреодолимую трудность. Правда, этот прием не был и никогда не мог быть законным и дозволенным средством: даже самая тесная и несомненная дружба не могла придать вес обвинению, непоправимо перечеркнутому обещанием безнаказанности. Но от этой трудности, как и от многих других, не фигурировавших в деле, просто отмахнулись, хуже обстояло дело с первой, ибо судьи привлекли к ней внимание своими вопросами и надо было как-то выходить из положения. Следствие сообщает о показаниях тюремщиков, сбирров и обвиняемых по другим делам, которых подсаживали к нашим беднягам, «дабы что-нибудь узнать из их разговоров». Поэтому более чем вероятно, что с помощью одного из этих людей инспектору внушили мысль, что его спасение зависит от того, сможет ли он доказать свою дружбу с цирюльником, и что этот несчастный, чтобы как-нибудь не обмолвиться о противоположном, прибегнул к решению, до которого сам ни за что бы не додумался. Ибо сколь ценны были показания обоих свидетелей, на которые он сослался, видно из их изложения. Бальдассаре Литта, будучи спрошен, видел ли он Пьяццу в доме или в лавке Мора, ответил: «Нет, синьор». Стефано Буццио в ответ на вопрос, не знает ли он, был ли Пьяцца в дружбе с цирюльником, сказал: «Может, и был, может, и кланялись они друг другу, но я этого не могу сказать Вашей милости». Будучи спрошен снова, известно ли ему о посещении означенным Пьяццой дома или лавки цирюльника, он ответил: «Не могу знать, Ваша милость».
Судьи захотели затем выслушать другого свидетеля для проверки одного обстоятельства, о котором говорил Пьяцца в своем показании, а именно, что некий Маттео Вольпи слышал, как цирюльник якобы сказал ему: «Мне надо кое-что дать вам». Будучи об этом спрошен, Вольпи, не только заявил, что ему ничего не известно, но, возмущенный «порицанием» судей, решительно заявил: «Клянусь вам, что я никогда не видел, чтобы они говорили друг с другом».
На следующий день, 30 июня, цирюльника вновь подвергли допросу. Вряд ли вы догадаетесь, с чего его начали.
«Чем вы объясните, обвиняемый, — сказали ему, — что на предыдущем допросе, при встрече с Гульельмо Пьяццой, инспектором Санитарного ведомства, вы утверждали, будто едва с ним знакомы, отрицали, что он бывал у вас дома, о чем, напротив, вам было заявлено в глаза самим инспектором? На первом же допросе вы показали, что прекрасно его знаете, о чем говорят и другие свидетели в своих показаниях. Это явствует также из той готовности, с какой вы предложили инспектору изготовить баночку с лекарством, о чем вы говорили на предыдущем допросе».
Мора ответил: «Это правда, что инспектор часто проходит мимо моей цирюльни, но он не имеет никакого отношения ни ко мне, ни к моему дому».
Ему возразили, что это не только противоречит его первому показанию, но и показаниям других свидетелей…
Комментарии здесь излишни.
Хотя судьи и не посмели его подвергнуть пытке на основании показаний Пьяццы,
