Это не пропаганда. Хроники мировой войны с реальностью - Питер Померанцев
Анджела призналась, что была не слишком довольна результатами своего исследования. Оно не дало того ощущения ясности, на которое она рассчитывала. Теперь она сосредоточилась на анализе «больших данных», и результаты этой работы выглядели убедительнее. Впрочем, как раз отсутствие четкой финальной точки мне и показалось наиболее увлекательным. Я сразу вспомнил о том, как в Европейской школе понятие «европейца» предполагало не создание некоей новой сверхидентичности, а способность легко перемещаться между ними и менять их при необходимости. И о том, как Рашад помогал людям, попавшим в капкан экстремистов, заново пересобирать себя, чтобы они могли снова стать одновременно мусульманами и британцами, азиатами и уроженцами Йоркшира.
Что касается фанатов Bullog, то они могли заново, раз за разом перепридумывать себя благодаря СМИ, телевидению, радио, книгам и блогам.
В тот жаркий день в Пекине, застряв в пробке на эстакаде и глядя на «изогнутую петлю» здания CGTN, я почему-то вспомнил о первом рассказе Игоря, «Читая Фолкнера». Он показался мне странно уместным, словно говорил вовсе не о холодной войне (или же о том, что необходимо найти новое определение для холодной войны). Автор рассказа постоянно пишет и переписывает свою собственную жизнь и вспоминает родной город – Черновцы – в различных стилях и жанрах, на что сильно повлияла книга «Шум и ярость» его любимого писателя Уильяма Фолкнера. Этот рассказ в каком-то смысле посвящен нашим отношениям с медиа. Он наполнен звуками пишущих машинок, радио и поэзией (а для моих родителей обувные коробки с самиздатом, радиопередачи и стихи буквально стали вещами, изменившими их жизнь).
В самом начале рассказа автор пытается понять, в какой момент у него появляется ощущение себя – отсылка к книгам Фолкнера, уделявшего неустанное внимание возникновению самосознания. Для начала Игорь задается вопросом, начинается ли идентичность с политики?
Я в комнате, где музыка и дым. Напряженная спина отца… Жуть газетных передовиц; какие тяжелые слова ворочает отец: машинно-транспортная станция, [партийная] директива… С этого начался Фолкнер? Нет.
Может быть, идентичность зарождается в религии или вероисповедании?
Полдень, шлемы куполов, стремительные ступеньки, мы в майках, нам – шесть, прохладная духота церкви. Сбоку и сверху голос отдельно, оспенное лицо отдельно: «А ты, жиденок, ступай отсюда…» Так начался Фолкнер? Нет.
И после этого Игорь стремится куда-то еще – туда, где (если я правильно его понимаю) в присутствии другого человека и появляется идентичность.
Девочка, на берегу тебя. Как высоко небо. Как глубок поцелуй. Мы не на «ты» – на «я». Не вхожу – заплываю далеко в тебя: мимо – буйков, горизонта – мимо; оглянувшись, не видел кромки суши, радовался. Ты помнишь, десять июлей тому ты входила, столькожелетняя, в дух захватывающее Черное море и была в нем теплым течением. Но при чем здесь Фолкнер? При чем. При чем!
Каждый раз, читая эти строки, я думаю о том, что совсем скоро после того, как Игорь их напишет, КГБ арестует его, выходящего из того же моря.
Черновцы/Czernowitz
За десятилетия, проведенные за пределами Черновцов, Игорь научился по-новому смотреть на свой родной город.
В детстве он смутно осознавал, что когда-то это была далекая провинция Австро-Венгрии, но не имел никакого представления о литературном богатстве тех краев. Только во время разговоров в Киеве, Австрии и Израиле он узнал, что до Холокоста, войны и появления советской армии его края были родным домом для целого ряда знаменитых немецких и австрийских поэтов и писателей (Пауль Целан, Роза Ауслендер, Грегор фон Реццори), легендарных раввинов и израильских беллетристов (Аарон Аппельфельд), румынских классиков и великих австро-венгерских теноров, экономистов и биохимиков, которые появились в этом крохотном городке в результате какой-то невероятной трагической вспышки энергии в начале XX века. Память о них в Советском Союзе подавлялась, и, только приехав на Запад, Игорь начал встречаться с людьми, которые при упоминании им своего родного города вдруг оживлялись: «Вы из Черновцов? Это же город гениев!»
А до начала австровенгерской эры город уже прожил целую жизнь отдаленного форпоста Османской империи. У этого небольшого клочка земли есть множество историй, слабо связанных между собой: турецкиая и венская, румынская, советская и украинская. У него были и разные названия: Чернівці´, Czernowitz, Черновцы, Cernăuți, Czerniowce, Csernovic, Chern. Вдали от родного города Игорь вдохновлялся даже его тюрьмой, построенной в начале XIX века. Площадь, на которой она стоит, сначала называли Криминальной, затем – Советской, а теперь – Соборной. Сколько слоев проклятий, стихов и клятв было выцарапано на стенах ее камер, на скольких языках и скольких правителей проклинали узники?
В течение нескольких десятилетий Игорь пытался создавать на радиоволнах и в книгах мир, объединяющий различные культуры и таким образом способный стать для него родным. И все это время в его распоряжении было множество материалов о Черновцах, чтобы вернуть из забытья всю его утраченную историю, подобно тому как компьютерные ученые обнаруживают неизвестные прежде взаимосвязи в бесконечных массивах данных.
«Когда мы росли, – писал Игорь, – мы были маленькими варварами. Я и мои друзья читали книжки взапой, но при этом были варварами. Мы не чуяли под ногами почвы. Мы не знали, какие золотые жилы топчем, по каким бесценным руинам ходим. Конечно, варвары мы были необычные – у нас за плечами была русская литература, американская, французская, – но варварство – это отсутствие памяти, памяти исторической, культурной».
С 2009 года Игорь начал снова ездить в Черновцы и организовывать в своем городе поэтические фестивали. Туда приезжали поэты со всего мира, желавшие увидеть забытый дом своих героев из мира литературы. Старые лекционные аудитории, библиотеки и кафе, давно забывшие о своем многоголосом прошлом, внезапно услышали слова на немецком, на идише, на иврите, звуки румынской, украинской, русской, польской речи, слова на английском, фламандском, французском, испанском…
Цель Игоря состояла в том, чтобы пробудить память города, не потому что прошлое можно вернуть, а потому что это может придать импульс для понимания Черновцами и всей Украиной себя в будущем, за пределами тупиков информационной войны.
Сейчас Игорь и Лина живут в Праге, в городе, в который в 1968 году вошли советские танки –
