Это не пропаганда. Хроники мировой войны с реальностью - Питер Померанцев
На стенах школы висели фотографии самых успешных выпускников с названиями университетов, куда они поступили. Фотографии были заламинированы для защиты от дождя. Подавляющее большинство выпускников отправилось в США. Напротив здания располагались огромные спортплощадки, где Ву и начала открывать для себя политическую идентичность, причем совершенно случайно. В школьные годы она никак не могла понять, почему ей не разрешили вступить в комсомол. Ее не приняли из-за низкой «политической грамотности», хотя в то время она вообще не думала о политике. Наконец учитель объяснил ей, в чем дело. Каждое утро все ученики школы должны были собираться на площадке для «радиогимнастики»: массовых физкультурных упражнений под музыку и инструкции, раздававшиеся из репродуктора. Официально это было просто спортивным упражнением, но учителя использовали его для измерения степени «политической грамотности»: кто из учеников был готов полностью отдаться коллективным действиям? Ву считала себя слишком крутой и умной для того, чтобы чересчур старательно выплясывать. Она не видела в этом никакой формы политического протеста, однако это видели учителя и делали выводы.
Позже, уже во время учебы в Китайском университете Гонконга, Анджела начала больше интересоваться устройством системы, в которой выросла. В библиотеке она обнаружила книги с фотографиями китайцев, убитых после антиправительственных протестов 1989 года на площади Тяньаньмэнь – неудачных, в отличие от большинства других восстаний по всему миру во время огромной «волны демократизации». В континентальном Китае она никогда не видела фотографий этих событий, и они произвели на нее ошеломляющее впечатление. Но даже в этих книгах присутствовала государственная цензура: вместо фотографий гражданских лиц, убитых солдатами, там были фотографии правительственных солдат, предположительно убитых демонстрантами. Кто-то из предыдущих читателей написал рядом с этими фотографиями слово «Ложь!». Разница между Гонконгом и Китаем, подумала Ву, в том, что власти Гонконга были все-таки вынуждены напечатать книги со своей версией случившегося в 1989 году, в то время как в континентальной части страны эта история полностью замалчивалась.
Все это происходило в 2008 году, в период расцвета китайской блогосферы. Однако Анджела обнаружила, что ее раздражает то, как делят политическую идентичность на категории и сам режим, и его оппоненты. Первая категория описывалась как «правое крыло»; предполагалось, что ее сторонники выступают «за свободу» и западные ценности, видят в государстве источник всех зол и поддерживают самые разные идеи, начиная от прав человека и заканчивая наиболее радикальными экономиками свободного рынка. Противоположная позиция носила название «левого крыла». Его сторонники воспринимали вмешательство государства в экономику как жизненную необходимость и поддерживали китайское правительство во всем, за исключением культурной открытости в отношениях с Западом. Ву чувствовала, что обе категории совершенно неприменимы в ее случае: что, если кто-то, к примеру, верит в права человека, но не поддерживает либертарианские идеи в экономике? [150]
Поступив в докторантуру Северо-Западного университета США и занявшись вопросами медиа, технологий и коммуникаций, Анджела обнаружила в американском анализе Китая другие клише, воображавшие внутренне свободных и свободолюбивых пользователей интернета, вынужденных молчать под гнетом государства и готовых прыгнуть в объятья американского варианта демократии, как только им удастся освободиться от цензуры.
Анджела захотела понять, что именно определяет политическую идентичность в Китае. Она начала с анализа проблем, по отношению к которым пользователей китайского интернета действительно можно было бы разделить на группы. Она выяснила, что экономические вопросы, несмотря на теорию «правого» и «левого» крыльев, не вызывали особых споров; большинство имело довольно туманные представления об экономике в целом. Люди не спорили и относительно цензуры: и сторонники, и противники правительства хотели бы, чтобы ее было меньше. Вместо этого основное различие было связано с тем, что Ву называет «идеологией Китая как сверхсилы»: милитаризированный национализм с территориальными претензиями, намерением доминировать над остальными; представление о Китае, окруженном врагами, плетущими против него постоянные заговоры; об унижении, которое испытала страна от европейских колониалистов в XIX веке и от которого партия пообещала избавить страну за счет восстановления прежнего величия. Одни люди поддерживали эту позицию, а другие – нет.
Вместо альтернативы Китай, похоже, предлагал просто разновидность того, что я уже видел в США и России, – торговлю ностальгией по былому величию, за которым последовало «столетие унижений» – наподобие того, как Путин обещал «поднять Россию с колен», а Трамп – «снова сделать Америку великой». Китайское правительство даже заговорило об угрозе цветных революций.
Определив партийную линию, Ву захотела больше понять о ее противниках. Ее «чашкой Петри» стал Bullog – сайт с блогами оппозиционных писателей, публицистов и поэтов. Она сама долгие годы была преданным читателем Bullog и хотела больше узнать о посетителях сайта. Что у них было общего?
Она проехала через всю страну, по большим и малым городам, в которых никогда прежде не бывала. Оказалось, что читатели Bullog происходят из совершенно разных слоев: это и госслужащие из внутренних провинций страны, и модно одетые студенты из огромных городов на побережье, и бизнесмены-самоучки, и домохозяйки. У них не было какой-то согласованной позиции по экономическим вопросам, но после 27 интервью Анджела начала замечать закономерность. Многие из них еще с молодых лет были ненасытными читателями [151]. Причем читали не только то, что были обязаны, но и массу художественной литературы, пьесы, поэзию. Эти результаты соответствовали данным предыдущих исследований Ву – чем больше художественной литературы вы читаете, тем легче вам представлять реальность, не похожую на ту, которая вас окружает.
По мере взросления будущая аудитория Bullog переключалась с книг на другие медиа – продолжая испытывать к ним глубокие чувства. Один мужчина рассказал ей, что, когда в его глухую деревню пришло телевидение, он заплакал – это была его первая связь с внешним миром. Другие говорили, что предпочитают компанию блогов и газет своим друзьям и родным.
Такая плотная связь с медиа, в свою очередь, привела их к пониманию того, до какой степени их картина мира и сами личности были сформированы этими медиа. Затем наступал момент осознания, насколько двулично ведут себя государственные китайские СМИ. Для многих понимание приходило после национальных катастроф, землетрясений или крушений поездов, которые правительство пыталось замалчивать. А затем у них возникало ощущение, что режим «промывает им мозги» и им нужно «очиститься» от информации, которую они потребляли всю свою жизнь [152].
Так началась дорога, которую они сами называли «прыжком через стену». Они имели в виду Великий файрволл, цензурирующий китайский интернет. Поиск путей для преодоления стены с помощью различных компьютерных программ превратился в настоящую субкультуру со своими правилами и жаргоном.
Впрочем, те, кому удается перебраться через
