Книжка-подушка - Александр Павлович Тимофеевский

Ссылок давать не буду. Тошно. Желающие погуглят и найдут.

То, что Н. 20, а хоть бы и 40 лет, то, что она могла жить и жить, то, что ее жалко, как и всех убитых, под каким бы флагом они ни выступали, это нормальное человеческое чувство отбрасывается как постыдное сюсюмусю, хотя постыдно прямо противоположное – злорадство, с которым встречается смерть, пляска с бубнами над телом врага. Ее вообще-то танцуют дикие. Война превращает человека в зверя, дело известное, но когда такое случается на фронте или в городах, которые бомбят, это можно и даже нужно понять. Увы. Но здесь бодро и зажигательно, роняя шутки-прибаутки, людоедствуют те, кто с чаем и кофием, в тепле и уюте сидят перед своими мониторами за тысячу километров от мест, где стреляют. Болельщики с обеих сторон. Они, конечно, самые жуткие. От них все зло и происходит.

Про многодетную мать-госизменщицу. Совершенно не в том дело, сколько у нее детей. Да хоть бы она была полностью бездетной. Никакой госизмены частное лицо совершить не в состоянии. Оно, может быть, и хочет, и рвется, и душой летит навстречу, но не имеет для этого технической возможности. Госизмена – только про лиц, владеющих доступом к гостайне и подписавших соответствующие бумаги. Все остальные вправе распространять любым образом любую информацию – кроме детской порнографии, клеветы и т. п. К и т. п. относится и гостайна. Получил к ней доступ, подписал бумагу, но продал Родину за фильдеперсовые чулки, тогда отвечай. Не было доступа, не ставил подписи, можешь пользоваться свободой слова в полной мере, иначе, про что нам рассказывает Конституция? «Каждый имеет право свободно искать, получать, передавать, производить и распространять информацию любым законным способом. Перечень сведений, составляющих государственную тайну, определяется федеральным законом». Статья 29, параграф 4. В УК, наверное, записано по-другому, думцы постарались, но Конституция – закон прямого действия. И по нему: procul este, profani – прочь, непосвященные, здесь свято место преступления.

Великая фотография. Волнующий рассказ про художника и его модель. У Фрейда первобытная баба, архаическая богиня, сама природа, Мать-Сыра Земля. Девушка на картине вполне единственная, девушка в жизни – каких миллион. К этой заурядности модель, наверное, долго и терпеливо шла, по капле выдавливая из себя совершенство, со слезами рассталась с пирожком, сидела на Монтиньяке или не ела после шести, потеряла свои тридцать кг, к тому же грамотно оделась в просторное черное – так что стала совсем-совсем никакой: не хочу быть римскою папой, хочу к разбитому корыту. Ну, не к разбитому, наоборот, к залатанному, свежепокрашенному, достойно упакованному в целлофан.

Обвиняемая в госизмене Светлана Давыдова отпущена под подписку о невыезде. Разрыв шаблона. Мятеж не может кончиться удачей, в противном случае его зовут иначе. Обвиняемая в госизмене не может быть отпущена домой под подписку, тогда это не обвинение, не госизмена, не товарищ Сталин. Искать слова, как тут зовут иначе, я не буду, да и важно ли это? Впервые за несколько лет можно просто выдохнуть.

Поражаюсь я на авторов, которые каждый пост посвящают Украине. И неважно, с какой стороны и что именно они пишут, потому что все равно чума, проклятия, кровь, ад. А из ада надо вырваться куда угодно – в горькую иллюзию, в сладкий самобман. Пир во время чумы, почему-то осуждаемый моралистами, – единственная здоровая реакция, инстинктивная самозащита организма. Развеселись – хоть улица вся наша / Безмолвное убежище от смерти, / Приют пиров, ничем невозмутимых.

Недаром приют этот породил пленительно-бодрого «Декамерона» Бокаччо. Как говорил про него академик Веселовский, «страсть к жизни у порога смерти». И куда ж без нее, спрашивается.

Антон Красовский написал пост – про Русь изначальную – женскую, где всей страной правят бабы. Энергичное рассуждение о бытийных обстоятельствах. Оно имело успех – 4000 лайков, 1000 расшариваний – и провисело, кажется, сутки. Фейсбук его снес, а Красовского забанил. Интересно, за что?

В посте нет ни Путина, ни борьбы с кровавым режимом, никакой политики; нет мата; никто не разоблачен; ничье белье не полощется, не вывешивается на обозрение; нет призывов к террору, к национальной, религиозной и др. розни; не раскрыты никакие преступные доходы; не плюнуто ни в церковь, ни в ислам; одна рефлексия на темы гендерной экзистенции. Про м и ж на просторах родины. Неужто они под запретом?

Какая-то цензура всегда и везде есть. Даже в девяностые вольные годы были свои ручейки и пригорки. Я тогда работал в «Коммерсанте», писал колонки, и хорошо помню, как Леша К., вкрадчивый пруфридер, страшно стесняющийся своих полномочий, отводя глаза в сторону, сообщал, что сегодня срать в кепку нельзя, у газеты скоропостижный роман с мэрией, и надо вычеркивать Лужкова. И, проклиная деликатнейшего, милейшего К. за то, что не сказал этого раньше, я перестраивал свою колонну: делать нечего, таковы правила игры.

В двухтысячные годы к бизнес-интересам добавились политические.

Ругайте кого хотите, всех, кроме первого лица. И АП не касайтесь, от греха подальше. Петра Петровича тоже не трогайте, эта крыса нам кума.

Ругайте кого хотите, всех, кроме первого, второго и, на всякий случай, третьего лица. Далось вам это третье лицо, кому оно вообще интересно?

Ругайте кого хотите, но, прежде всего, – вашингтонский обком и мировую закулису, разве вы не видите, Россия в кольце, Россия в огне, все против нас, вся Гейропа.

Но бытийные темы, но экзистенция всегда были вне цензуры. Правда, с недавних пор нельзя писать о том, что гомосексуализм это нормально, но не будем придираться к таким частностям. Зато про м и ж пиши, что хочешь. Тут полная, ничем не ограниченная свобода.

И вот выясняется, что про м и ж тоже нельзя, за м и ж банят, и не где-нибудь, а в фейсбуке. Что тут делать? Графиня изменившимся лицом бежит пруду. Ничего другого ей просто не остается.

Новым директором Третьяковской галереи стала Зельфира Трегулова. Я давно знаком с Зельфирой. Она не хамка, не хабалка, не тетка с халой, не эффективный менеджер и не крепкий хозяйственник и – что не часто встречается промеж начальства – любит и знает искусство. Она умная, тонкая, интеллигентная. К тому же абсолютно порядочная. И она теперь директор Третьяковки. Ущипните меня, я грежу.

Подписанный мир – несомненное благо хотя бы потому, что перестанут гибнуть люди. На это, по крайней мере, возникла надежда. Похоронить ее могут людоеды с обеих сторон, которые сейчас сделались рыдальцами: о, горе нам, мы проиграли. Слезами крокодилов залито все информационное поле: и в России, и на Украине минский договор воспринимается как поражение. Но чтобы он действовал, надо добиться