Книжка-подушка - Александр Павлович Тимофеевский

давно умершем, но когда-то любимом ребенке. Даже в пользу карьеры может быть сделан выбор, причем вовсе не отрицательным, а наоборот, тоскливо положительным персонажем. И все это будет Родина, Homeland – и семья, и ребенок, и друг, и массы людей, и карьера, и комбинация. Родина бесконечно разнообразна, а выбор непредсказуем и вариативен. На этой вариативности и строится сериал: сегодня так, завтра чуть иначе, послезавтра иначе полностью.

Именно это невозможно в России, где пестуются чувства колхозные, стадные: Крымнаш, Донбасснаш или противоположное им «заукраинство» – ровно той же природы, обратное общее место, а не индивидуальный выбор. Стадом бежим в одну сторону, стадом бежим в другую. Направления, кстати, могут меняться, мы это за последние тридцать лет не раз видели, но стадность забега не меняется никогда. На чьей стороне вы были в августе 1991? Вопрос глупый. Конечно, защищали Белый дом. Этим Родина отличается от Homeland – там кто-то мог быть на стороне хунты. Коллективное чувство, которое выше выбора, превращает у нас выбор в предательство, а оно не прощается ни при каких обстоятельствах. Как из этого выпутаются авторы русской версии, я не понимаю: сериал, который строится на вариативности, не может лечь на монолит единой России. «Узкое место» у нас имеет негативный смысл. 120-120-120. Дама, где будем делать талию?

28 декабря

Презрение к быдлу глупо, как любой снобизм. Но объяснение в любви к урле, выдаваемое за национальное единство, никак не лучше. Цицерон говорил: «Народ не любое соединение людей, собранных вместе каким бы то ни было образом, а соединение многих людей, связанных между собою согласием в вопросах права и общностью интересов». Страшный криминал, по нынешним понятиям.

31 декабря

Портрет Людовика XIV написан Риго в самом начале XVIII века, когда королю-Солнце было 63 года. В юности я любил его разглядывать, перебирая тряпочки, которыми славна картина, и восхищаясь тем, что в самом деле является телесным низом, – последним прибежищем старикашки. Уже фигуры давно нет, и ее отсутствие богато задрапировано, уже лицо скукожилось, как пожилая натруженная мошонка, но ножки! ножки! – в них весь секс, вся сила и власть, вся магия, они по-прежнему стройны и грациозны, по-прежнему вожделенны, и госпожа де Ментенон с маркизой де Монтеспан ведут за них незримый бой.

Приблизившись к герою Риго по возрасту, я обрел и его чулки – компрессорные изделия до паха на резинке 78 Б/Д+, такая же точь-в-точь красота и грация, неотличимые, но ни секса, ни силы, ни власти, ни магии, одна борьба с тромбофлебитом. Два часа провозившись и спустив три литра пота, можно облечься в этот сверкающий низ. Можно так же выставить ножки. И втроем с госпожой де Ментенон и маркизой де Монтеспан пить чай; к нему есть великое подмосковное варенье, правильно сваренное, почти без сахара; ни я, ни мои гостьи ни на что другое не претендуют.

2015. Частное лицо

7 января

В Новой Зеландии рухнул самолет. Никто не погиб, даже не пострадал. Всем пассажирам и экипажу удалось спастись.

Всего на борту было 13 человек – 6 пассажиров, 6 членов экипажа и пилот. Когда началось крушение, люди на парашютах по двое вылетали из самолета – один пассажир + один член экипажа. Последним, как и полагается, был пилот. Святочная история, случившаяся под Рождество. Я всегда подозревал, что экзистенциальная пара вовсе не мальчик + девочка или не мальчик + мальчик и девочка + девочка, а именно пассажир + член экипажа. Есть в этой паре бытийная поступь. Жаль, что она удел бизнес-джетов, при обычных перелетах паритета не бывает. Даже экзистенция в этом мире доступна только богатым.

И все равно всех с Рождеством!

8 января

Когда писатель выступает по Эху и говорит, что расстрелянные сами виноваты, и нечего было рисовать карикатуры на Аллаха, – это, конечно, большая печаль. Зачем она нарядилась, как проститутка, была вызывающе накрашена и бесстыже обнажена – сама напросилась, всякий бы такую изнасиловал и убил.

Но когда в ответ критик сокрушается, не понимая, зачем он защищал от закрытия Эхо, раз по нему звучат такие отвратные речи, он, в сущности, их повторяет. Он совершает ровно ту же ошибку. Расстрелянные карикатуристы высказывали мнение, и писатель, выступающий по Эху, высказывает мнение. И мнение критика о писателе должно остаться только мнением, не влекущим за собой никаких оргвыводов. Всякий имеет право на свое прогрессивное, свое замшелое, свое ничтожное мнение. Оно может быть любым, в том числе, кощунственным и человеконенавистническим – исламофобским, юдофобским, русофобским, гомофобским, плюющим на политкорректность, на все святыни, ВОВ и подвиг народный. Это всего лишь мнение. Точно так же женщина может быть одета, как институтка, как проститутка, как помесь монахини и блудницы, любым доступным ей образом, это всего лишь наряд. И ни одного повода насиловать и убивать он не дает.

С одной стороны мнения и наряды, с другой – насилие и убийства. И между ними непереходимая черта. Почувствуйте ее, пожалуйста.

10 января

В юности Господь послал мне шубу, о которой я мечтал. Она была из горного козла, с длинным ворсом, серая с желтым и в пол – огромное сооружение немыслимой экстравагантности. В ней было тепло, в ней было красиво, она была счастьем, но всего за три недели сделалась мукой. Нельзя было выйти из дома, чтобы не стать центром жадного, агрессивного внимания, а я этого не заказывал и не любил. Шуба гремела, шуба зажигала, и я гремел и зажигал вместе с ней. Прохожие не сводили с шубы глаз, троллейбусы сворачивали нам вслед. Дело происходило в 1980-е, в стираное и штопаное черненковское время, и хотя горный козел, прямо скажем, не соболь, шуба вызывала ажиотажную ненависть. Она оскорбляла религиозные чувства, и ненависть к ней была тоже религиозной, исполненной святой неколебимой убежденности. Жизнь стала невозможной, слушать мат, летящий в спину, мне надоело, не слышать его я так и не научился. Что же делать, если обманула та мечта, как всякая мечта? – месяца не прошло, и я скинул шубу любимому другу Ипполитову, который к мнению ширнармасс всегда был божественно равнодушен и рассекал в ней туда-сюда по Невскому проспекту с теми же проблемами, что были у меня, но без всякого внутреннего дискомфорта.

Я вспомнил эту шубу, слушая важные разговоры о том, что надо самоограничиться, не задевать чувств верующих, пещерно, завистливо, ненавистно верующих – с пивком, матерком и пинком в чужую спину. Неизменно оскорбляющихся в своих чувствах. Бросьте, я и так всю жизнь иду с вами на компромисс, всегда самоограничиваюсь. Кто-то должен еще и рассекать, спорить с тем, что солнце ходит вокруг земли, – а ведь это была крамола почище любых карикатур, плевок на алтарь всех авраамических религий разом. Но