Бегущей строкой - Елена Сергеевна Холмогорова
С каждой новой книжкой растет число номеров, которые нет нужды переписывать, потому что хозяин уже никогда больше не поднимет телефонной трубки.
А вот в старые блокноты лучше без крайней нужды и вовсе не заглядывать. Здесь тоска сменяется ужасом. Выясняется, что решительно не можешь вспомнить довольно большое число персонажей. Ну не имеешь ни малейшего понятия, когда, где, зачем пересеклись ваши пути! А ведь было, было, и в судьбе обнаруживаются черные дыры.
В молодости характер утрат был иным. Терялись одноклассники, однокурсники, несмотря на все лицейские клятвы, что, впрочем, вполне нормально. Но тогда, именно в те годы, сколько мы пережили похорон заживо, провожая друзей в эмиграцию в полной уверенности, что навсегда, и без всякой надежды на встречу. Как-то мы с моей лучшей подругой, живущей в Швеции, а потом с моим первым мужем, живущим во Франции, попытались вспомнить круг нашего общения в студенческие годы. В России не осталось почти никого. Наступающий 1971 год мы встречали очень весело и многолюдно, в квартиру нас набилось человек под тридцать. Сейчас в России живу одна я… Тогда мы не знали слов «единый мир», а все билеты были one way.
Мы стали старше, и все больше стало настоящих похорон. Дедушки, бабушки, родители, друзья постарше, а потом и помоложе…
Но когда в храме я подаю записки о здравии и за упокой, о многих я не знаю, в какой список включить…
«Хорошо-то ка-ак!»
Радости тела
Какой бы удар ни поразил человека, он в тот же день, много на другой – извините за грубость выражения – поест, и вот вам уже первое утешение.
И. С. Тургенев
Кружево – прекрасная вещь,
но глоток свежей воды
в жаркий день гораздо лучше.
И. С. Тургенев
Когда мне было тринадцать лет, я впервые увидела настоящую деревню. Сильно тронутые близостью столицы подмосковные поселения, конечно же, не в счет. Мне показалось, что я переместилась туда в машине времени, а не с помощью железной дороги, так мало она напоминала привычную, чинную, курортно-купейную. На минутных стоянках поезд буквально брали штурмом, а вагон был даже не плацкартный, а общий, где на каждой полке по трое с вещами. Моя няня везла меня к себе на родину, в Брянскую область.
О деревне я уже подробно писала. Сейчас скажу только, что именно там я познала, что существуют радости тела. Я вставала на заре вместе с семьей брата тети Пани, включалась в сельские тяготы и, к ее вящему изумлению, провела так все каникулы. Для меня полным открытием была отрада физического труда, ликование усталых мышц, честно завершивших дневной урок, торжество желудка, заслужившего «жаренку» с салом и разливающийся внутри дурман рюмки самогона, который почитался полезным девочке после тяжелой крестьянской работы…
В школе нам раз и навсегда объяснили, что Тургенев – певец природы. Остальное про его творчество пришлось узнавать в процессе чтения и перечитывания. Два эпиграфа к этой главке вовсе не унижают одного из любимых моих классиков, а просто говорят о том, что он менее других стыдился естественных слабостей человека. В «великом и могучем», по его же определению, русском языке есть слова «натура», «природа» и «естество» и соответствующие прилагательные, не стопроцентно совпадающие по своей семантике. В основных европейских языках (как подтвердили мою догадку специалисты) эти понятия происходят от латинского natura, и тонкая разница между «натуральным», «природным» и «естественным» не просматривается. Здесь же речь идет о естественных человеческих проявлениях как учитывающих его эволюционное происхождение. Из школьного курса биологии известно, что люди и обезьяны входят в высший отряд млекопитающих – приматов. Впрочем, некоторые философские системы, в частности, учение Рудольфа Штайнера, утверждают, споря с теорией Дарвина, что не человек произошел от обезьяны, а наоборот – обезьяна произошла от человека, это просто отставшая в своем развитии часть человечества. Лично мне такое предположение кажется хоть и не вполне логичным, но уж точно высоко педагогичным: не будешь развиваться, не будешь работать над собой, бог весть куда можешь угодить при возможных последующих разделениях рода людского.
Я с детства терпеть не могла цирк и поражалась, когда все кругом им восхищались. Мне он казался насилием на потеху публике над зверями и людьми. Уже одно появление клоуна на арене вызывало у меня слезы стыда за всех, заполнивших огромный амфитеатр и готовых хохотать тем громче, чем унизительнее будет положение, в котором вот-вот окажется так старающийся быть смешным человек. И в то же время я как зритель очень любила и люблю спорт, где, казалось бы, человек тоже непонятно ради чего себя насилует. Разница по сей день остается для меня принципиальной, хотя внятного объяснения дать не берусь. Но что точно: спорт имеет прямое отношение к радостям тела. А животные, которые становятся членами семьи и показывают по команде разные кунштюки, тоже совсем не то, что в цирке. Кстати сказать, не исключено, что люди держат дома кошек и собак вовсе не из одиночества, а из подспудной боязни позабыть собственные корни, из признания того факта, что мы часть природы и все, что касается тела, – не стыдно.
Природа и есть та точка, где физическое переходит в духовное, где смыкаются радости тела и радости души. Я читала воспоминания человека, который долгое время сидел в тюрьме. Нет, он не был узником совести, а отбывал срок за какое-то уголовное преступление. Он писал, как в тюрьме глаз тоскует по зелени. Одному из сокамерников в посылке из дома прислали тапочки ядовито-зеленого цвета. И вот эта яркая зелень, родственная окраске деревьев и травы, буквально притягивала взгляд. И только когда он вышел на волю, то понял, как утишала тоску эта неживая бриллиантовая зелень грубой синтетической ткани.
Классическое «Хорошо-то ка-ак!», слагающееся из черно-белого (зимой), желто-красного (осенью) и зеленого (весной и летом) при неизменной небесной синеве и сопровождающееся непременным воздеванием рук, – это зримый момент перехода физического в духовное.
И, может быть, как вершина – плотская любовь, которую мы, допускаю, что напрасно, так прочно связываем с высокими чувствами. Или уж, во всяком случае, с древности, с Кама-сутры, стремимся опоэтизировать, освятить искусством.
Когда в организме что-то разлаживается, ну, скажем, насморк какой-нибудь противный, то, кажется, стоит ему пройти – ничего больше не надо. Мы не замечаем своего
