Бегущей строкой - Елена Сергеевна Холмогорова
А еще я плакала, когда упала на лестнице: ничего особенного, нога подвернулась. Но боль была такая, что встать я некоторое время не могла. Я сидела и плакала даже не от боли, но от досады, что вот – раз, и другая жизнь: никаких тебе вечерних прогулок по снежным дорожкам или зеленым лугам, никакой зарядки по утрам (я еще не знала, что зловредная ступенька навсегда разлучила меня с любимыми горными лыжами и узконосыми зимними сапожками на каблуках). Я сидела и плакала, потому что впервые поняла, как хрупок человек, что такое пресловутый «один неверный шаг»; новое знание с каждой минутой обретало все более расширительный смысл, и страшные картины могущих случиться мгновенных катастроф заслонили уже происшедшую беду. Конечно же, нельзя жить, все время затаившись в тревожном ожидании, но, каким бы смешным это ни казалось, именно на той злополучной лестнице я поверила и в то, что человек смертен.
Почему-то в семье считалось, что я хорошо ухаживаю за больными, причем эта репутация сложилась чуть ли не со школьных лет. Поэтому навидалась я всякого.
Но тяжелее и мучительнее всех болел отец. И сколько раз, сидя у казенных кроватей в бесч исленных больницах, тщилась я отвлечь его рассказами, понимая, что никогда не смогу сочинить историю, которая была бы сильнее боли.
Категория ускользающая
Счастье
Счастья бояться не надо: его нет.
Мишель Уэльбек
Горя бояться – счастья не видать.
Русская пословица
Мой дядя, пианист, был холост и бездетен. Стоит ли удивляться, что меня, маленькую, он обожал, заваливал какими-то немыслимыми подарками и, по воспоминаниям родных, держал разве что не за чудо природы. Мне рассказывали, что он любил подводить знакомых к забору нашей дачи и сквозь просветы в зарослях спиреи, почти скрывавшей сад от улицы, показывать на меня, пятилетнюю, игравшую с большим желтым медведем: «Это – счастье, – повторял он, – вот так я представляю себе рай!»
Счастье – одна из самых ускользающих категорий, и уж наверняка чуть ли не самая субъективная.
Я спрашивала у многих, откуда происходит расхожая цитата: «Человек рожден для счастья, как птица для полета». Почему-то большинству казалось, что это жизнеутверждающий Горький, кое-кто грешил конкретно на пьесу «На дне», вполне могли эти слова вписаться в монолог Сатина рядом с «Человек – это звучит гордо!». Но не зря, как выяснилось, искала я верный ответ. Те, кто его знает, пусть упрекнут меня в невежестве, зато остальные, я уверена, будут поражены не меньше моего. «Феномен, или, другими словами, чудо натуры» – человек, безрукий от рождения, потешая публику за деньги, пишет это изречение ногой на белом листке, так, что выходит «ровная, красивая строчка». «Афоризм сам по себе парадокс в устах феномена», – комментирует это один из персонажей рассказа. Автор – Владимир Галактионович Короленко, название «Парадокс». Никогда не приходило мне в голову, что слова эти не выспренни, а горьки, и суть их глубоко трагична. А заодно, что Короленко – замечательный писатель.
Здесь самое время пуститься в рассуждения о том, как люди бывали счастливы в самых внешне тяжелых обстоятельствах, приводить убедительные примеры, ссылаться на переписку и мемуары времен общественных катаклизмов и народных бедствий, на свидетельства смертельно больных.
Но я не стану этого делать, потому что каждый по себе знает, как, в сущности, мало надо для счастья. Лев Толстой выразил это, как водится, лучше всех. Проиграв в карты огромную сумму, Николай Ростов возвращается в отчаянии домой и слышит, как Наташа поет баркаролу. И вот они, неизменно трогающие до комка в горле банальности, высказанные с гениальным толстовским косноязычием: «О, как задрожала эта терция и как тронулось что-то лучшее, что было в душе Ростова. И это что-то было независимо от всего в мире и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!.. Все вздор! Можно зарезать, украсть и все-таки быть счастливым…»
Это ерунда, что счастье может познать только тот, кто изведал горе. Счастье настигает не только «законно», но и без всякой явной причины и не нуждается в сравнении, его просто-напросто нельзя ни с чем спутать.
Я знаю стольких людей, неспособных просеивать песок жизни, извлекая крупицы счастья. Этот песок просыпается у них между пальцев однородной струйкой, сливаясь в будничный поток дней.
Счастье ярко и кратко, а чем оно дольше, тем страшнее ожидание конца, именно так я понимаю ахматовское «…но длилась пытка счастьем».
Потому и не прав Мишель Уэльбек. Бояться счастья надо. Оно есть!
От «А» до «Я»
Утраты
Homo totiens moritur quotiens amittit suos[2].
В нижнем ящике моего письменного стола пылится с десяток разномастных телефонных книжек. Каждая из них в течение какого-то времени была моей постоянной спутницей, соседкой ключей, кошелька и косметички по сумкам, которые, меняясь, повсюду кочевали на моем плече. Как ни странно, я помню историю каждой записной книжки: вот эта, под лаковой крышкой, привезена как сувенир из Суздаля, а эта – в кожаном футлярчике с кнопкой-застежкой – из Таллинна, а вот зеленая коленкоровая была куплена в теперь уже снесенном магазине канцтоваров у Никитских Ворот за дивную кошачью морду на обложке. Я храню их все, потому что имею привычку переписывать в новую книжку только те телефоны, которые, как мне кажется, бывают нужны более-менее часто, а если что-то понадобится из «прошлой» жизни, можно залезть в письменный стол. Переписывание телефонных книжек – занятие отвратительное. Во-первых, монотонно и уныло. Во-вторых, раздражает: так было привычно, что вот такой-то телефон записан по только мне понятной логике на совершенно неожиданную букву, и ясно помню, что ядовито-зеленой ручкой, а новая аккуратность, пока не нарушится (что, впрочем, происходит быстро) заметками поперек, сбоку, стрелочками и прочей тайнописью, делает собственную жизнь, расставленную в алфавитном порядке, чужой и неестественной.
Но главное – это занятие, неизменно вгоняющее меня в какую-то метафизическую тоску. Выясняется, что многие телефоны, для звонков по которым в свое время не требовалось заглядывать в книжку – цифры автоматически были вбиты в пальцы, – не имеет смысла переписывать в новую, так давно они не были востребованы. От номеров, естественно, мысль перескакивает к их владельцам: когда, почему была нарушена эта связь, что или кто тому виной… Иногда потери вполне объяснимы и необидны: не нашедшее продолжения
