Чтоб услыхал хоть один человек - Акутагава Рюноскэ

Рю

1916 год

Mr. К.!

У нас в доме время от времени возникают разговоры о Фумико-сан. Говорят, что я поступлю правильно, женившись на ней. А я делаю вид, что мне это безразлично. И постоянно отделываюсь шутками. Вначале мне и в самом деле было безразлично. Но теперь всё изменилось. Я начал питать большую склонность и даже любовь к Фумико-сан. Но и сейчас продолжаю всё сводить к шутке. Делаю вид, будто мне это безразлично. Ты спросишь почему? Потому, что у меня есть определённое предчувствие. И мне vanity, опираясь на это предчувствие, приказывает: не афишируй своих чувств. Предчувствие вот какое: жениться на Фумико-сан я не смогу. У меня такое чувство, что прежде всего на это не согласится сама Фумико-сан, затем не согласится твоя старшая сестра, затем не согласишься ты, затем не согласится ещё масса людей. Но есть ещё кое-что, кроме предчувствия. Дело в том, что, даже если моё предчувствие и не оправдается, совесть всё равно не позволит мне жениться на ней. А если хоть чуточку оправдается, то тем более не позволит мне сделать это. Ради собственного счастья я не имею права жертвовать счастьем другого человека, столь мне дорогого.

Я предполагаю, что через несколько лет мы с тобой поздравим Фумико-сан с замужеством. Не исключено, что её мужем станет мой товарищ, а я буду сгорать от ревности. Надеюсь, о моих чувствах не узнает никто, кроме тебя. Меня такой исход удовлетворит. Романтический характер склонен находить удовольствие в собственном несчастье. Я уверен, что, даже пребывая в грусти, найду в себе силы изобразить на лице улыбку.

Когда заходит разговор о Фумико-сан, я свожу его к шутке. И в дальнейшем намерен так поступать. И буду всячески препятствовать тому, чтобы мои домашние отправились к вам. Когда-нибудь я, возможно, женюсь на немыслимо откуда взявшейся, похожей на немыслимую свинью женщине и, окарикатурив всю свою жизнь, посмеюсь над собой. Учти, о моих чувствах, кроме тебя, не должен знать никто. Надеюсь, ты никому не расскажешь о них. Пока о моих чувствах никому не известно, я могу спокойно разговаривать с твоей бабушкой и сестрой. Если же они узнают, то я не смогу появляться в твоём доме.

Я иногда сталкиваюсь с силой, пронзающей жизнь человека, пронзающей искусство. (Правда, стоит мне столкнуться с ней, как она моментально исчезает.) Но стоит ей исчезнуть, и меня охватывает непреодолимый страх перед окутывающим меня мраком и одиночеством. Вот тогда-то мне и хочется, чтобы меня кто-то полюбил. В такие минуты я вижу себя окружённым стеной одиночества. Вижу себя крохотной песчинкой, утонувшей в пучине вечного времени. В такие минуты я всей душой стремлюсь к любви. И это случается со мной довольно часто. Мне грустно. Но я знаю, останавливаться нельзя, нужно идти вперёд. Я знаю, что нужно идти вперёд независимо от того, усыпана дорога розами или терниями. Потому-то я и иду вперёд. И буду идти так до самой смерти. Мне грустно.

24 марта 1916 года, Табата

Думал написать миниатюру об Аракаве[201]. Но это не такое важное дело, чтобы заниматься сбором материала. Да, кажется, о нём нет даже книги.

Я тоже слышал, что Херн видел каменного Дзидзо. Об Аракаве я хотел написать именно поэтому.

Меня критикуют за то, что детали «Носа» не natural[202]. На это указал Ватануки Хёитиро[203]. Его замечания весьма серьёзны.

А вот Нацумэ-сэнсэй очень хвалит, и прислал мне длинное письмо. Мне даже неудобно. Нарусэ удивился: «Смотри, как тебя хвалит Нацумэ-сан». После такой похвалы Нацумэ-сэнсэй уже не кажется ему такой выдающейся личностью. Нарусэ убежден, что самое лучшее произведение – это его «Груда костей».

С большим интересом прочёл Мопассана. Удивительный талант этого человека пронзителен как ни у одного другого писателя-натуралиста. Талант не может видеть вещи такими, какими бы ему хотелось. Он неизбежно видит правду во всей её полноте. Особенно остро чувствуется это у Мопассана.

Однако Мопассан не просто смотрит на окружающее, никак не приукрашивая его. В людях, которых ему удалось увидеть такими, каковы они на самом деле, он ненавидит то, что достойно ненависти, любит то, что достойно любви. В этом от него сильно отличается холодный Флобер, безразличный ко всем людям.

Женщины в «Une vie»[204] знают лишь одно – любовь. Я даже удивился, какой Мопассан моралист.

Недавно с огромным интересом смотрел картины Константана Гюи. Даже японцам близки и понятны его рисунки. Например, манера передачи тушью светотени во многом напоминает принципы японской живописи. Очень интересны рисунки Дирне. Прекрасна картина «Данте» Делакруа. Всем известно, что нет хороших репродукций картин Тинторетто и Делакруа, но даже и те плохие, которые я видел, произвели на меня огромное впечатление. Их картины удивительно динамичны. Особенно это относится к «Офелии».

Безумно занят из-за диплома.

Лоуренс умер. Жаль его. Мы его хоронили. Потом помолились за упокой души нашего старого учителя. Сам он не был особенно доброжелательным человеком. Окружающих его японцев он считал людьми второго сорта. (…) Вопрос моей женитьбы на Фумико несколько осложнился. Возможно, мне придётся посоветоваться с тобой. Я становлюсь сильным. Мне жаль моих близких, создающих ненужные осложнения. Я всё равно не уступлю.

Что будет дальше, не знаю.

Чтение и писание (в том числе и диплома) занимает большую часть дня. Даже по ночам вижу лишь сны о дипломе. Я испытываю приближение чего-то опасного, но одновременно и радостного. Зато не делаю ничего неприятного. Выхожу прогуляться, иногда хожу очень далеко. На три дня ездил в Дзуси. В Сёнане хлеба вытянулись на пять сяку. Овощи ещё не зацвели. Для сливы уже поздно, а персики только-только начали цвести. Однажды вечером пошёл в сторону Акитани, на обратном пути вдруг увидел на побережье что-то, белеющее в тумане. «Что бы это значило?» – подумал я. Оказалось, цветущий персик. В горах деревья ещё по-зимнему мёртвые и лишь расцвели жёлтые цветы, жаждущие талой воды. Из птиц попадаются вальдшнепы, иногда – фазаны. Как только закончу диплом, обязательно поеду куда-нибудь. До этого ничего не выйдет.

В море у Дзуси масса стариков. Очень приятная птица со сверкающей на солнце серебром грудкой. Голосят они как поганки. Много диких уток, чаек.

Вернувшись в Токио, я снова окунулся в дела. Так не хотелось возвращаться, но я заставил себя сделать это.

Рю

13 мая 1916 года, Табата

Киёси-сама!

Сегодня меня с новой силой охватила Liebe[205] к Фуми-тян. От этого я испытываю ещё большую грусть. Если бы только, думал я, Фуми-тян знала, что я так люблю её. Если бы только, думал я, мне стало известно, что она об этом знает. Вот одна из причин моей грусти.

Если бы только, думал я, мне было бы известно её отношение ко мне. Если бы только, думал я, мне было бы известно хотя бы и её negative[206] отношение ко мне. В этом тоже одна из причин моей грусти.

Даже среди тех, кто оплакивает свою безответную любовь, нет, я думаю, никого, кто грустил бы, как я, из-за невозможности рассказать о своей любви любимому человеку. Думаю также, что нет никого, кто грустил бы больше, чем я, из-за невозможности получить хотя бы negative ответ на своё признание. Мне грустно.

Надеюсь, ты поймёшь эту мою грусть. Надеюсь, ты знаешь, что лишь ты один способен развеять её. Я целиком полагаюсь на тебя. Мне безмерно грустно.