Георгий Кублицкий - В стране странностей
Позднее католическая церковь провозгласила Эрика святым. Его статуя как бы охраняет вход в Упсальский собор. Святой король стоит с мечом.
А чтобы углубиться в поиски еще более давних следов истории, нужно покинуть современный город и проехать несколько километров до Старой Упсалы.
Там нет ни замков, ни соборов и лишь невысокие курганы с плоскими вершинами поднимаются среди лугов и рощиц. Это могилы трех королей, царствовавших во времена викингов, в VI веке нашей эры.
Возле курганов — старый постоялый двор, где над вывеской перекрещиваются два кубка, сделанные из рогов буйвола. Хозяин двора уверяет, что только у него в заведении можно выпить настоящий мед, сваренный так, как умели варить во времена викингов.
Мед подают не в кружках, не в бокалах, не в стаканах, а наливают в такие же кубки из рогов, что красуются над вывеской. Есть и большие, с серебряными пластинками, на которых перечислены пившие из них знаменитости.
Большие кубки, как в старину, пускают по кругу, и каждый делает amp;apos; глоток. По правде говоря, в жизни не попадалась мне такая неудобная посуда. Так что рассказ о Старой Упсале вполне можно заканчивать в духе русских народных сказок: и я там был, мед пил, по усам текло, да в рот не попало…
Студенты празднуют вальпургиеву ночь
В Упсале сто тысяч жителей. Семнадцать тысяч из них — студенты.
Возле университета попадаешь в пеструю и шумную толпу. Студенты богословского факультета держатся очень солидно, юристы — попроще, будущие учителя — совсем просто.
За последние годы советские гости вовсе не редкость в Упсале. Наши профессора приезжают сюда читать лекции: около четырехсот студентов изучают русский язык. Но, попав в Упсалу несколько лет назад, я сразу оказался в кольце белых студенческих фуражек:
По обычаю, студенческие фуражки покупаются сразу после окончания школы, хотя, разумеется, не всем выпускникам суждено стать студентами.
— О-о, Москва! Высокий университет на горе!
Один юноша заговорил по-русски:
— Товарич, я очень рад говорить и с вами. Здравствуйте, товарич!
Это был студент филологического факультета Ларе Бёрьесон. Старательно выговаривая слова, он прочел вслух пушкинские строки.
Студенты расспрашивали о Москве, рассказывали о своей жизни. О-о, живут они хорошо, очень хорошо! У них отличные профессора, сама Упсала такой красивый древний город…
Только вот с квартирами неважно. Надо приезжать в Упсалу задолго до начала занятий и искать недорогую комнатку. Стипендия? Да, хорошо успевающие получают. Хватает ли ее? Как вам сказать… Скорее нет, чем да. Но можно брать ссуды. Банк дает деньги взаймы, под проценты. Ну, потом, когда встанешь на ноги, приходится несколько лет выплачивать долг, ничего не поделаешь. Долг бывает большим, иногда — очень большим: ведь чтобы стать юристом, надо учиться почти шесть лет, врачей обучают девять лет. За это время появляется семья, дети…
Я разговорился со студентами о школе и заметил мимоходом, что, на мой взгляд, там в ребятах не развивают чувство коллектива. А в университете?
Мне ответили, что студенты Упсалы делятся, как и в средние века, на тринадцать довольно замкнутых землячеств. У каждого землячества свой дом для собраний, свои спортивные площадки и, конечно, много своих обычаев.
Есть, разумеется, и общие студенческие обычаи — например, празднование вальпургиевой ночи. Вообще-то говоря, по старинному преданию, в вальпургиеву ночь на горе Броккен должны собираться ведьмы и устраивать там шабаш с плясками. Но предания полузабыты, и вальпургиева ночь стала праздником встречи весны.
— Вы поступаете так же, как во времена Нильса Хольгерсона?
— Конечно, конечно! — заулыбался Jlapc. — Мы держимся наших старых традиций.
Ну, а во времена Нильса 30 апреля все студенты вместо зимних шапок надевали белые летние фуражки и с расшитыми шелком знаменами шли в ботанический сад. При этом каждое землячество пело свои любимые песни. Шествие останавливалось возле трибуны. Старый профессор начинал речь о том, что лучшее в жизни — это быть молодым и иметь возможность учиться в Упсале.
После речей, рассказывал мне Ларе, студенты рассыпаются по саду, идут к старому замку. Тысячи белых шапочек/-как ромашки на зеленом лугу. Это очень красиво!
Перед тем как мы расстались, Ларе показал мне аудитории. Скамьи нарочно сделаны такими жесткими и неудобными, чтобы даже самый завзятый лентяй не мог задремать на лекции.
Над входом в актовый зал написано: «Думать свободно — это великое дело; но думать правильно — это еще важнее».
Когда я был в Упсале последний раз, у входа в актовый зал стоял столик, возле которого ожесточенно спорили студенты. Толпы спорящих шумели и в разных концах вестибюля. Белые фуражки были уже не на многих. Всюду мелькали бородатые молодые люди, одетые довольно небрежно.
Над столиком у входа висел плакат:
«Неделя помощи Вьетнаму.
Завтра в 15 часов в Стокгольме демонстрация протеста против американской агрессии во Вьетнаме. Сбор в 11.00 на Эриксторь».
Да, думать правильно — это действительно очень важно!
Школа в шведской провинции
И опять под колесами превосходный асфальт дороги Е-4. Мчимся из Упсалы в Евле, промышленный и портовый город на берегу Ботнического залива.
Небольшие холмы, перелески, поля. Вон у дороги котлован, над которым подняли стрелы два экскаватора. Большой плакат сообщает, что здесь ведет работы строительная фирма «Гранит и бетон». Очень выразительное название: в Швеции, чтобы строить, надо почти всюду сначала долбить гранит, а потом класть бетон.
Далеко ли мы отъехали от Упсалы, но местность уже другая, совсем другая. Тут все беднее, проще. Не видно помещичьих усадеб с зеркальными стеклами, да и хутора захудалые, со старыми сараями и облупившимися фасадами. На пригорке одинокая покосившаяся рига, подпертая жердями. Очень это не похоже на аккуратных, домовитых шведов — пускать в ход жерди, вместо того чтобы отремонтировать строение основательно, накрепко, подновить, подкрасить его.
А дальше — покосившийся забор и распахнутая дверь сарая, которую ветер раскачивает на ржавых петлях. Будто что-то ушло навсегда через эти неприкрытые двери. Ушла крестьянская домовитость, трудолюбие хуторянина: бросил все, даже двери не заколотил…
Двадцать пять крестьянских хозяйств, каждый день исчезающих из статистических таблиц и из деревень — это ведь средняя цифра для всей Швеции. И наверняка больше всего крестьян уходит из северных провинций, где климат жестче и земля не такая плодородная, как в теплой Сконе.
Несколько раз мы видели у дороги парней с рюкзаками. Они просились в попутные машины. При этом парни не поднимали руку вверх, как это принято у нас, а покачивали ею на уровне пояса. Мы ехали в Евле на «Москвиче», и, к сожалению, у нас не было места в машине.
Окраины Евле, пожалуй, напоминали зажиточную деревню. Тут было много старых, крепких домов и сараев. Может быть, город, разросшись, дотянулся до ближайшего села? Пожалуй, так оно и есть, потому что дальше начались кварталы обычных современных домов и заводские корпуса. Ага, вот и центр города.
— Конечно, ратуша? — спрашиваю я, показывая на высокое здание.
— Нет, школа, — отвечают мне.
Ну уж вот этот домина, с башенкой, с курантами, с медной зеленоватой крышей, наверняка ратуша!
— Не угадали, — возражают мне. — Это суд.
А ратуша — вон она, рядом, поменьше. И тут же — губернаторский дом.
Хорошо, ратуша есть, но где же собор? Где, наконец, традиционный памятник королю или полководцу?
Видно, в северных городах не так, как на юге страны. Памятник отыскался, но ^изображал он не короля, а мифологическую скандинавскую богиню, властительницу морей. Собор тоже обнаружился, однако совсем не величественный. Если б в Евле не оказалось замка, то можно было бы подумать, что это вообще не шведский город. Но замок — да еще какой, построенный в XV веке! — словно поджидал гостей.
Евле самый старый и самый большой город шведского Севера. С давних лет здесь работают лесопильни, бумажные фабрики, верфи.
Вы бы, наверное, удивились, увидев ворота, к которым мы подъехали: деревянные, с резьбой, давно потемневшей от времени. Вверху виднелась цифра «1902». А ведь именно на этой верфи — единственный в стране цех, где самым новейшим способом обрабатывают металл для того, чтобы он приобрел стойкость против ржавчины и разрушения.
Но зачем же предприятию с современным оборудованием сохранять убогие старые ворота? А затем, чтобы все сразу видели: верфь стоит тут давно. Значит, на ней трудятся потомственные, опытные рабочие, отлично знающие дело. Такому предприятию можно доверять.
