Юрий Безелянский - 5-ый пункт, или Коктейль «Россия»
От Анненского до Лифшица
Открывает список «серебристое» Иннокентий Анненский. Во всех биографиях поэта отмечают отца, но умалчивают о матери, да и мне самому не удалось, и в этом следует признаться, добраться до корней Кена — так звали Анненского в детстве. Или, как он сам себя представлял, «Ник. T-о.» Существует, правда, версия, что бабушка Анненских — урожденная Ганнибал. Так вот этот «Ник. T-о», «десяток фраз, пленительных и странных, как бы случайно уроня» (Гумилев), был Учителем многих поэтов Серебряного века. Вот что писала Анна Ахматова:
А тот, кого учителем считаю,Как тень прошел и тени не оставил,Весь яд впитал, всю эту одурь выпил,И славы ждал, и славы не дождался,Кто был предвестьем, предзнаменованьемВсего, что с нами после совершилось,Всех пожалел, во всех вдохнул томленье —И задохнулся…
«Он принадлежал к породе духовных принцев крови», — вспоминал Сергей Маковский. — Ни намека на интеллигента-разночинца. Но не было в нем и наследственного барства. Совсем особенный с головы до пят — чуть-чуть сановник в отставке и… вычитанный из переводного романа маркиз».
И далее: «Анненский был апологетом средиземно-морской культуры не только в общем смысле (мир для него начинался с Эсхила), но и в отношении своем, например, к судьбе русского языка и к вопросам версификации. Больше, чем кто-либо из русских поэтов, он любил неологизмы и галлицизмы… Западником, франкоманом был он и в отношении к стихотворному благозвучию. Французская поэзия была его любимей-шей. Он раз навсегда очаровался ее чеканной формой, аллитерациями, ассонансами… Однако словесное западничество не мешало Анненскому пользоваться словарем простонародной речи, прозаизмами, уменьшительными и бытовыми словечками, отдающими подчас некрасовским колоритом: ишь ты, ну-ка, где уж и т. д. Сочетаниями иностранных заимствований и народных оборотов он особенно дорожил, и это характерно для всего склада его личности, пронизанной средиземноморской культурой и вместе такой до предела русской!..»
Приводить стихи Иннокентия Анненского, к громадному сожаленью, не буду, ибо это вообще заведет нас в непролазные дебри поэзии. Единственно, что отметим: у Анненского очень мало гражданских стихов, и вместе с тем его мучил вопрос больной совести:
Какой кошмар! Все та же повесть…И кто, злодей, ее снизал?Опять там не пускали совестьНа зеркала вощеных зал…
«Бессонные ночи»Вслед за Иннокентием Анненским по алфавиту идет Анна Ахматова. Настоящая фамилия Горенко. Знаменитый псевдоним идет от прабабушки — татарской княжны Ахматовой. Да и имя-отчество матери звучит не очень-то по-русски для того времени: Инна Эразмовна. Но татарская кровь, видимо, была самая сильная, достаточно посмотреть на гордый профиль поэта (поэтессой Ахматову никак не назовешь).
Ты черную насылаешь метель на Русь,И вопли твои вонзаются в нас, как стрелы,
— так писала Марина Цветаева в цикле «Ахматовой» (1916). А у Николая Клюева есть иные строки:
Ахматова — жасминный куст,Обложенный асфальтом серым,Тропу утратила ль к пещерам,Где Данте шел и воздух густ,Где нимфа лен прядет хрустальный?Средь русских женщин Анной дальнейОна как облачко сквозитВечерней проседью ракит…
Для данной книги можно подобрать разные стихотворения Ахматовой, но, наверное, лучше всего взять то, что было написано в 1961 году в больнице и называется «Родная земля»:
В заветных ладанках не носим на груди,О ней стихи навзрыд не сочиняем,Наш горький сон она не бередит,Не кажется обетованным раем.Не делаем ее в душе своейПредметом купли и продажи.Хворая, бедствуя, немотствуя на ней,О ней не вспоминаем даже.Да, для нас это грязь на калошах,Да, для нас это хруст на зубах,И мы мелем, и месим, и крошимТот ни в чем не замешанный прах.Но ложимся в нее и становимся ею,Оттого и зовем так свободно — своею.
На этой родной земле Анна Андреевна жила, любила, страдала, подвергалась хуле и гонению, теряла близких, но выстояла и не прогнулась.
Мне голос был. Он звал утешно,Он говорил: «Иди сюда,Оставь свой край глухой и грешный,Оставь Россию навсегда.Я кровь от рук твоих отмою,Из сердца выну черный стыд,Я новым именем покроюБоль поражений и обид».Но равнодушно и спокойноРуками я замкнула слух,Чтоб этой речью недостойнойНе осквернился скорбный дух.
Это было написано в 1917 году. Ахматова не эмигрировала, осталась в советской России. И что в итоге? В 1934-м она пишет стихотворение «Последний тост»:
Я пью за разоренный дом,За злую жизнь мою,За одиночество вдвоем,И за тебя я пью, —За ложь меня предавших губ,За мертвый холод глаз,За то, что мир жесток и груб,За то, что бог не спас.
Юргис Казимирович Балтрушайтис родился в небогатой и многодетной семье литовского крестьянина. Он — русско-литовский поэт. Был женат на Марии Оловянишниковой, дочери богатого московского промышленника, владельца фабрик церковной утвари и доходных домов. Стихи Балтрушайтиса по глубокой философичности и космическому размаху сродни тютчевским. В конце жизни Балтрушайтис более дипломат, чем поэт, и много сделал для развития добрососедских отношений и культурного обмена между Литвой и Советским Союзом.
Пока дитя не знает речи,Оно не говорит и лжи —Ты, взрослый, в час житейской встречиЯзык немного придержи…
— такой совет давал Юргис Балтрушайтис.
Константин Бальмонт — «вечно вольный, вечно юный» (Брюсов). Разобраться в его национальных корнях довольно трудно. По семейным преданиям, предками со стороны отца были шотландские или скандинавские моряки, переселившиеся в Россию. По другой легенде, корни поэта литовские. Мать Константина Бальмонта, Вера Лебедева, происходила из древнего татарского рода, шедшего от князя Белый Лебедь Золотой Орды. Не отсюда ли «необузданность и страстность», пожалуй, самого громкого поэта Серебряного века?..
Бальмонт вслед за Тургеневым восславил русский язык, дерзко заявив:
Я — изысканность русской медлительной речи,Предо мною другие поэты — предтечи,Я впервые открыл в этой речи уклоны,Перепевные, гневные, нежные звоны.Я — внезапный излом,Я — играющий гром,Я — прозрачный ручей,Я — для всех и ничей…
Ведь правда завораживающе прекрасно? И как же ужасно говорим сегодня мы с вами, без «звонов» и «уклонов», на одном тарабарском депутатском и криминальном языке. Бальмонт говорил на ином. Марина Цветаева заметила, что Бальмонт, изучив 16 иностранных языков, говорил и писал на особом семнадцатом — «на бальмонтовском». Как вспоминает Тэффи, Россия была влюблена в Бальмонта. «Все от светских салонов до глухого городка где-нибудь в Могилевской губернии знали Бальмонта. Его читали, декламировали и пели с эстрады. Кавалеры нашептывали его слова своим дамам, гимназистки переписывали в тетрадки:
Открой мне счастье,Закрой глаза…»
После революции Бальмонт — эмигрант. «Изгнанник ли я? — спрашивал он себя. — Вероятно, впрочем, я и не знаю. Я не бежал, я уехал. Я уехал на полгода и не вернулся. Зачем бы я вернулся? Чтобы снова молчать как писатель, ибо печатать то, что я пишу, в теперешней Москве нельзя, и чтоб снова видеть, как, несмотря на все мои усилия, несмотря на все мои заботы, мои близкие умирают ог голода и холода? Нет, я этого не хочу…» (К. Бальмонт. «Где мой дом?» Прага, 1924).
Мне кажется, что я не покидал РоссииИ что не может быть в России перемен.И голуби в ней есть. И мудрые есть змии.И множество волков. И ряд тюремных стен.Грязь «Ревизора» в ней.Весь гоголевский ужас.И Глеб Успенский жив.И всюду жив Щедрин…
Это строки из стихотворения Бальмонта «Дурной сон». И разящие заключительные строки:
Жужжат напрасные, как мухи, разговоры.И кровь течет не в счет. И слезы — как вода.
Еще одна знаменитость — Андрей Белый. Судя по всему, русак: отец Николай Бугаев, мать Александра Егорова. Хоть и русский, но какой-то странно русский: противоречивый и разнозначный. Андрей Стебелев давал такую характеристику Андрею Белому:
