Борис Стрельников - Тысяча миль в поисках души
— Не принимай, парень, близко к сердцу! — бодро крикнул в трубку старик.
Потом он позвонил какому-то Бобу и попросил его приехать и помочь нам. Свой домкрат он нам не предложил.
— Значит, прямо из Советского Союза? — обратился фермер к Москвичу, повесив трубку. — Вы, я вижу, люди образованные. Как вы думаете, война будет или нет?
— Вам что, войны во Вьетнаме мало? — засмеялся Москвич.
— Она у меня вот где, — провел ребром ладони по горлу старик. — Видите, сколько их у меня.
Он показал на стену комнаты. Почти всю ее занимали портреты его детей: семь сыновей и пять дочерей.
— Вот этого зовут Том, а вот этого — Гек, — тыкал от пальцем в портреты в верхнем ряду галереи. — Близнецы. И обоим скоро идти в армию.
Он погладил внучку по голове и печально вздохнул:
— Эх, дети, дети! В плохое время вы прощаетесь с детством…
Со стороны дороги послышались гудки автомобиля. Приехал наш спаситель. Он оказался парнишкой лет шестнадцати-семнадцати. Не сказав ни слова, он обошел вокруг нашей машины, задумчиво посвистел и принялся за работу.
Через несколько минут он уже вытирал руки тряпкой, которую извлек из багажника своего «пикапа».
— С вас два доллара.
Это были его первые слова, с которыми он обратился к нам.
Мы хотели дать ему три доллара, но он твердо сказал:
— Здесь было работы ровно на два доллара.
Вашингтонец протянул ему пачку сигарет. Парнишка осторожно вытянул одну и вежливо поблагодарил.
— Почему никто не останавливался, чтобы помочь нам? — спросил у него Вашингтонец.
— Боялись, — ответил парнишка. — Днем бы остановились, а вечером боялись. Люди теперь не доверяют друг другу…
Он сел в кабину и, разворачивая машину, весело посоветовал:
— Не принимайте это близко к сердцу!
Индейцы[13]
В Скалистых горах мы встретили первого индейца. Его пышный головной убор из орлиных перьев и яркие одежды говорили, что это не простой индеец, а индейский вождь. Подняв над головой томагавк, он исполнял ритуальный танец у тлеющего костра.
Индеец был ненастоящий. Вырезанный из цветного картона, он рекламировал лавку сувениров, возле которой вонзилась в землю великолепная индейская стрела величиной с телеграфный столб. В лавке белый человек торговал чашками из обожженной глины, ковровыми дорожками, мокасинами. Увидев нас, продавец выбежал навстречу:
— Обязательно купите что-нибудь, джентльмены! Вещи сделаны настоящими индейцами из племени навахо. Таким сувенирам в Европе нет цены…
За Скалистыми горами лежала бескрайняя пустыня. Природа обделила ее водой и тенью, но зато не пожалела красок. Мы ехали мимо фиолетовых скал и голубых оврагов, мимо оранжевых песков и красных камней, принявших самые причудливые формы.
И все-таки это была выжженная, убогая земля, которая не могла родить ничего, кроме редких кустиков чахлой колючки.
Начиналась территория индейских резерваций.
Вдалеке виднелись низкие постройки, слепленные из цветной глины. Жилищем иной индейской семьи служил кузов старого автобуса, снятый с колес. К жалким лачугам не было съездов.
А на дорожных щитах цветущие индейские воины, раскуривая трубки мира на пороге своих вигвамов, советовали приобретать подержанные автомобили, жевать резинку и пить кока-колу. Краски рекламы конкурировали с красками пустыни.
Потом из песков и реклам возник город Таос, удивительный и неповторимый в своем роде. Представьте себе обитателей Монмартра, переселившихся со своего парижского холма куда-нибудь в Сахару. Вот это и будет город Таос. Что привело сюда художников со всей Америки — яркие и чистые краски пустыни или стремление убежать от тесноты и грохота больших городов, сказать не беремся. Только каждый восьмой житель города — художник, рисующий и тут же продающий свои картины, каждый шестой — заросший до пещерного состояния хиппи, ничего не смыслящий в искусстве, но обожающий богему, а каждый третий — турист, с одинаковым интересом разглядывающий и тех и других.
Впрочем, для приезжих тут припасено зрелище куда экзотичнее. Рядом с Таосом находится поселение индейцев из племени пуэбло.
«Спешите побывать в этой деревне, — кричали на все голоса туристские проспекты. — За весьма умеренную плату вы увидите древнейший в мире многоквартирный дом. В отличие от всех других индейских племен, согнанных белыми людьми со своих земель, пуэбло живут на том самом месте, где они и жили до открытия Америки».
Мы поехали в деревню пуэбло. В двух милях от центра Таоса широкое, укатанное шоссе обрывалось, и начиналась пыльная ухабистая дорога. На дороге стояли три молодых индейца, закутав головы в белые с голубыми разводами одеяла. Все трое были босы.
Поначалу мы подумали, что эти индейцы тоже вырезаны из цветного картона и выставлены для привлечения туристов. Но вот один из стоявших повернул голову и что-то сказал своим товарищам. Сомнений быть не могло. Перед нами были живые люди.
Здесь, на окраине Таоса, обрывалась не только прекрасная автомобильная дорога. Здесь кончался двадцатый век и начинался век восемнадцатый, а может быть, даже и шестнадцатый. Мы смотрели на босых, оборванных людей, и казалось просто невероятным, что где-то существуют небоскребы Чикаго, океанские корабли и обыкновенные матерчатые туфли.
«Вокруг нас стояли удивительные дома. В деревне живет около тысячи человек, и все они расселились в трех домах. Это громадные глиняные здания в несколько этажей, составленные из прилепленных друг к другу отдельных комнаток. Дома подымаются террасами, и каждый этаж имеет плоскую крышу. Этажи сообщаются между собой приставными деревянными лестницами, обыкновенными, наспех сколоченными лестницами дворницко-малярного типа. Раньше, когда пуэбло были независимы, все племя жило в одном колоссальном глиняном доме. Когда лестницы убирали внутрь, дом превращался в крепость, выставившую наружу только голые стены. Так живут и сейчас…»
Это абзац из книги «Одноэтажная Америка». Но так можно написать и сейчас, потому что с тех пор ничего не изменилось в деревне пуэбло. Та же надпись на деревянной доске, извещающая, что для осмотра деревни надо получить разрешение губернатора племени; та же маленькая хатка губернатора; так же пахнет на площади навозом и дымом; с той же боцманской ловкостью бегают по приставным лестницам смирные индейские собаки. Только на узких улицах позируют перед камерами туристов уже дети и внуки тех индейцев, которых видели Ильф и Петров.
Вождя племени в деревне не оказалось: он уехал в резервацию навестить заболевшего родственника. Вместо него нас встретил молодой индеец в белой сорочке с галстуком. Не дослушав наших приветствий, он деловито подошел к кассе, стоящей на прилавке, и привычным движением руки выбил чек за стоянку нашей автомашины (75 центов) и два чека по 2 доллара каждый за право осмотра деревни. При этом на его пальцах сверкнули перстни. Мы поняли, что кое у кого в деревне дела идут неплохо.
Вдали синели горы Сангре де Криспо. Кое-где на них белели пятна снега, выпавшего там неделю назад. Кругом лежала красная земля. Красными были дома пуэбло. Красной была католическая церковь. Только фасад церкви, арка ворот да четыре креста были выкрашены в белый цвет. Красной была печь для выпечки хлеба, сложенная во дворе.
Пожилая индианка в накинутом на голову одеяле принесла из дома тесто в деревянной кадушке, выгребла из печи угли и начала стряпать. Длинной деревянной лопатой она сажала хлебцы в дышащую жаром печь. Рядом крутились собаки. Сердито крикнув, индианка замахнулась на собак лопатой, закрыла отверстие печи заслонкой, сколоченной из досок, и, прихрамывая, пошла к загончику, где жалобно блеяли две облезлые козы.
Смотреть в деревне пуэбло больше было не на что.
За очередным горным перевалом лежал город Гэллоп, который в Америке слывет «всемирной столицей индейцев». Илья Ильф и Евгений Петров посвятили этому городу (они называли его Галлоп) две с половиной странички своей книги. «Город Галлоп, — писали они, — дал нам очень много для понимания Америки. Собственно, этот город ничем не отличался от других маленьких городов, и задача писателя сильно облегчается, так как внешность городка можно не описывать… именно этим вот отсутствием оригинальности и замечателен город Галлоп… Добрый город Галлоп! Его не интересуют события в Европе, Азии и Африке. Даже американскими делами город Галлоп не слишком-то озабочен. Он гордится тем, что со своими шестью тысячами жителей имеет горячую и холодную воду, ванны, души, рефрижераторы и туалетную бумагу в уборных, — имеет тот же комфорт, что Канзас-Сити или Чикаго».
С нашими писателями произошло в Гэллопе два события. Во-первых, в бок их нового автомобиля врезался старый зеленый полугрузовичок. И, во-вторых, мистер Адамс, увлеченный диспутом о Лиге Наций, прошел сквозь витрину магазина, приняв ее за дверь.
