Как крестьян делали отсталыми: Сельскохозяйственные кооперативы и аграрный вопрос в России 1861–1914 - Коцонис Янни
Выход из этого положения, предложенный агрономами-теоретиками и экономистами, состоял в приложении «научного» метода к живым человеческим существам путем непосредственного вторжения образованных профессионалов в жизнь народа. Чаянов уподобил крестьянство больному телу, а «местного агронома» — искусному врачевателю, использующему научные знания для того, чтобы «правильно поставить диагноз местных нужд и дефектов сельско-хозяйственного строя»[260]. В первом номере журнала «Земский агроном», вышедшем в свет в 1913 г., было заявлено, что «только агроном» может дать «строго научное» и строго фактическое описание крестьянской жизни, изучить и «рационализировать» неразумное крестьянское хозяйство. Специализированный правительственный журнал «Вестник сельского хозяйства» в том же году призвал отказаться от взгляда на «экономику хозяйства» как на систему технических и формальных приемов и вместо этого «изучать не только общие принципы организации хозяйства… но и углубляться в индивидуальные особенности каждого организационного хозяйства». Теоретики агрономии воспользовались современной им системой тейлоризма и «научного управления», породившей плодотворные и весьма многочисленные исследования труда, рабочего времени, а также причин снижения производительности и эффективности труда; последняя напасть, впрочем, затронула работу и самих этих исследователей. В этом «обществе-фабрике» именно агроном, вооруженный конкретным планом и научными знаниями, был призван сыграть роль инженера нового общественного устройства[261].
«Планы», которые были столь заметны в писаниях этой группы ученых, содержали отсылку к более широким представлениям о природе времени, якобы отделявшим крестьян от агрономов. Одним из нововведений агрономической теории того периода было утверждение, что крестьяне стоят вне линейного развития и линейного времени и подчиняются законам циклической социальной мобильности и сезонных изменений (согласно стандартной концепции того времени для многих антропологических исследований «примитивных» культур[262]). Если крестьянская практика и имела свою внутреннюю логику в повседневности, она не могла иметь никакого смысла в дальней временной перспективе и сложной экономической системе: чтобы выжить, крестьяне затрачивали все больше труда, но труда архаически организованного, что вело к чрезмерной самоэксплуатации. На долю агрономов выпала необходимость вписать привычку землепашцев мыслить сезонно-циклически в представление о долгосрочном развитии и дать им «руководящие указания». По выражению А.И. Дьякова, агроном выступал в роли единственного хранителя неведомых даже самим крестьянам знаний о том, куда ведет их судьба[263].
Эти подходы отражали и усиливали весьма популярное представление о сокровенном знании как о силе и власти в руках тех, кто им монопольно владеет. Для С.Л. Маслова наука и знания однозначно наделяли любого профессионала особыми правами по сравнению с теми, кто обладал лишь «опытом». «Агроном знает, как живет и чем питается растение…; агроном знает, как ведется хозяйство в различных местах в России и заграницей. Агроном видел разнообразнейшие машины и орудия, он знает, какие из них наиболее полезны и необходимы… Одним словом, агроном знает основы сельского хозяйства — на чем оно стоит и движется»[264]. Подобные авторы были абсолютно уверены, что среди небольшого числа посвященных, «тех, кто знает», крестьян не было, — ведь «наука» указывала, что знания в области сельского хозяйства могли принадлежать только подготовленным профессионалам. Возьмем, например, резкие обличительные речи А.Н. Челинцева, направленные против народников прежней формации, которые серьезно полагали, что агроном должен помнить, что его возможности не безграничны, и больше учиться у самих крестьян. Челинцев категорически выступал против этого взгляда, утверждая, что только агроном среди реально участвующих в сельскохозяйственном производстве и аграрной политике заинтересованных лиц стоит на прочном фундаменте «науки»; а если он и допускает ошибки, то все, что ему нужно, — это развивать свои научные знания. Русские агрономы никоим образом не должны уступать инициативу крестьянам, ибо крестьянство есть составная часть процесса «стихийного» развития русской деревни, который специалисты обязаны «рационализировать». Коротко говоря, только агроном «должен быть в состоянии устроить отдельные крестьянские хозяйства на основе экономической рациональности». Рисуя целый ряд прекрасных картин будущего царства просвещенности, прозрения и понимания (которых и без того было немало в агрономической литературе), Челинцев продолжал: «Во всех случаях агроному надо знать не только сельскохозяйственные запросы, которые выражаются самим населением, но еще и те, которые не осознаны им, но существуют и доступны вскрытию только при помощи специалиста-агронома. Последний должен знать поэтому больше, чем могут сказать крестьяне или земцы, как не специалисты в экономическом и организационном анализе. У агронома должен быть своего рода маяк, выставленный местным сельскохозяйственным производством для ближайшего времени, маяк, видимый агроному и может быть невидимый другим». Правительственный журнал «Вестник сельского хозяйства» эксплуатировал те же прекрасные образы: основной задачей специалиста считалось освещать факты современной действительности с прогрессивной точки зрения объективной научной агрономической мысли, что предоставляло агрономам необходимую власть для того, чтобы неизменно давать крестьянам направляющие указания, как именно им следует возделывать свою землю[265].
Статья А.А. Ярилова «Философия агрономии» имела подзаголовок «Мысли еретика», поскольку он увидел немалые «преимущества» в таких характеристиках крестьянства, как «некультурное» и «биологическое». Он считал, что «городское общество» действительно владеет «наукой», оно уже давно вымуштровано этой «наукой» и «машиной». Крестьяне нуждаются в науке потому, что насквозь «природны», и их коллективная душа не похожа на душу немецкого юнкера, поскольку едина с «землей и природой». Рождаемость в городе, однако, падает, а в деревне остается стабильно высокой; решение этой проблемы лежит в прививании городской науки к стихийно природному крестьянскому стволу, что придаст разумность крестьянскому социальному организму, который издавна был материалистичным, но не интеллектуальным. «Проблема “интеллигенция и народ” в приложении ее к агроному и крестьянину-земледельцу может быть разрешена тем же путем, что и проблема: город и деревня или индустрия и земледелие, цивилизация и постоянный прирост населения». В этом и был источник символической важности еще одного нового проекта — «агрономических поездов», осуществленного государственными агрономами в 1913 г. и ставшего символом столкновения дисциплинированной машины и стихийного человека. Паровые двигатели этих «железных коней», украшенных поучительными лозунгами и яркими картинами, везли в российскую глубинку лекторов, «просвещение» и «агротехническую пропаганду и агитацию»[266].
«Трудовая теория», на которую часто ссылались в правительственных дебатах в 1890-е гг., недвусмысленно намекала на то, что что «трудящемуся крестьянину» остается только трудиться, чтобы достичь предписанного другими. Концепция «трудового хозяйства», выдвинутая «организационно-производственным направлением» после 1905 г., имела тот же подтекст: она стремилась указать на очевидные различия между физическим и умственным трудом и на банальную разницу между «трудолюбивым крестьянином» и «сельскохозяйственным интеллигентом»[267]. Как жаловался А. Мухин после всесторонних и многочисленных опросов членов различных кооперативов Черниговской губернии, русские крестьяне не представляют себе, что такое «экономическое творчество», и никак не вовлечены в реальные экономические «предприятия». Если в немецких кооперативах их члены крестьяне «инвестируют», то «главное и даже единственное “предприятие” большинства нашего крестьянства — накормить себя и свою семью, все же остальное, все “предприятия” только средства для возможного исполнения первого… Вся жизнь русского крестьянства — производство, и вся цель этого производства — потребление. Потребление для производства и производство для потребления». Кооперативы помогают крестьянам преодолеть эту подавляюще монотонную рутину, добавлял Мухин, но не работают как «школы гражданственности» или социального самосознания, ибо подобные идеи остаются за пределами крестьянского чисто биологического образа жизни[268].
