Страшные сказки о России. Классики европейской русофобии и не только - Наталия Петровна Таньшина
В России имя молодого поэта Гюго в это время было уже известно, но не сказать что популярно. Например, А. С. Пушкин, зорче других присматривавшийся к европейским литературным новинкам, едва ли читал ранние оды Гюго. Одно из первых упоминаний о нем в России – заметка в «Вестнике Европы» за 1824 год «О новых одах Виктора Гугона и о поэзии романтической».
Лишь с конца 1820-х в России начинают ближе знакомиться с творчеством Гюго. К этому времени он признанный лидер либерально-романтического движения во Франции, носящего не только художественный, но и общественно-политический характер. В 1829 году выходит в свет повесть «Последний день приговоренного к смерти», в которой Гюго выражает свой протест против смертной казни. Эта вещь произвела особое впечатление на русского читателя, возможно, и потому, что в обществе были еще живы воспоминания о казни декабристов. Но особый успех в России имел роман «Собор Парижской Богоматери», опубликованный в 1831 году на волне дискуссии о том, как поступить с ветшавшим собором – то ли его снести, то ли перестроить. Именно успех этой книги склонил чашу весов в пользу сохранения собора.
Между тем во Франции в это время уже был новый режим – либеральная Июльская монархия, возникшая в ходе Июльской революции 1830 года. Как уже отмечалось, под влиянием событий Июльской революции вспыхивает восстание в Польше. Для среднестатистического француза поддержать восстание в Польше и благоприятствовать развитию демократической идеи в своей стране являлось одним и тем же делом. И чем большей мученицей казалась Польша, тем большей мучительницей выглядела в глазах европейцев Россия, особенно если европейцы смотрели на это противостояние сквозь оптику романтизма.
Как и многие французы, романтик Гюго исполнен живого сострадания к Польше и ненависти к самодержавной России. Это проявляется в стихах, посвященных наполеоновской легенде, и в сборнике «Les feuilles d’automne» («Осенние листья»), увидевшем свет в 1831 году, где в стихотворении «Sous un ciel inclément, sous un roi meurtrier» («Под хмурым небом, под властью короля-убийцы») можно увидеть завуалированные нападки на императора Николая I и намеки на декабристов. Императора Николая в Европе тогда сравнивали с Аттилой, а русских – с гуннами, готовыми заполонить Европу. Для Гюго в то время, как и для знаменитого поэта П.-Ж. Беранже, Россия все еще была страной «казака», этого «потомка Аттилы», хотя, как мы видели, ничего плохого о реальных казаках Гюго вспомнить не смог.
Конечно, это не значит, что на любого русского Гюго смотрел как на представителя страны ужасных казаков, вовсе нет. Тем более что эти самые «варвары Севера», стоило им оказаться в Париже (при императоре Николае I это было сделать не так просто – он опасался, что его подданные подчинятся «тлетворному влиянию Запада», говоря словами шефа Третьего отделения графа А. Х. Бенкендорфа), стремились увидеть своего кумира. Таков был, например, приехавший в Париж в 1835 году Василий Петрович Боткин (1810–1869), будущий друг Белинского, Огарева, Бакунина, И. С. Тургенева. Восторженный поклонник романа Гюго, он взобрался на Нотр-Дам с томиком в руках, а потом, найдя в адресной книге место проживания писателя, осмелился просить его о встрече. Прием в квартире на одной из самых красивых площадей Парижа, площади Вогезов, к которому Боткин готовился как к паломничеству, оказался весьма кратким и официальным. Он увидел перед собой человека «невысокого роста, с полным, здоровым лицом, волосами, почти белокурыми, лежащими просто. Он стал извиняться, просить меня войти в гостиную и подождать, пока кончится обед… Первым вопросом его было, дозволены ли его сочинения в России? Потом поинтересовался он знать, с какой точки смотрят у нас на “Notre-Dame de Paris”, спрашивал о народной нашей поэзии. Я говорил ему о народных песнях наших, старался объяснить характер их, о бродячих семьях наших цыган, их странном быте. Последнее, казалось, очень занимало его. Вообще он дает России высокую поэтическую будущность. Не более получаса длился наш разговор». Гюго был вежлив, но не более того. Рассказы же о русском народе и народных обычаях французов в целом не особенно интересовали. Когда в 1837 году французский граф Поль де Жюльвекур, несколько лет проживший в России, женившийся на русской, опубликовал сборник русских народных песен и стихотворений под названием «Балалайка», книга не вызвала восторженного приема и большого интереса. Да и в целом какого-то пристального внимания к русской литературе во Франции в это время не было, хотя Эмиль Дюпре де Сен-Мор (1772–1854) еще в 1823 году опубликовал первую на французском языке антологию современной русской литературы и первым познакомил французского читателя с именем А. С. Пушкина. Только в середине века популярность русской литературы начинает возрастать, и связано это будет, прежде всего, с именем И. С. Тургенева.
Для Гюго Россия и «русская тема» были «экзотикой», близкой всякому романтическому сердцу, точно так же как «экзотическая тема путешествия» была почти обязательной для французского романа эпохи романтизма. Об экзотичности и загадочности России очень точно высказался Ф. М. Достоевский в 1861 году: «Если есть на свете страна, которая была бы для других, отдаленных или сопредельных с нею стран более неизвестною, неисследованною, более всех других стран непонятою и непонятною, то эта страна есть, бесспорно, Россия для западных соседей своих. Для Европы Россия – одна из загадок Сфинкса. В этом отношении даже Луна теперь исследована гораздо подробнее, чем Россия».
Но вернемся к политическим воззрениям Гюго. В конце 1830-х годов Европа оказалась взбудоражена событиями Восточного кризиса: конфликт между турецким султаном и пашой Египта решался за столом переговоров в Лондоне. Восточный кризис спровоцировал резкую напряженность во франко-российских отношениях: Лондонская конвенция 15 июля 1840 года была подписана без участия Франции (по ее собственной вине), однако французы обвиняли в своей изоляции именно Россию. Кроме того, Восточный кризис спровоцировал во Франции широкое движение за отмену ненавистной французам Венской системы и возродил надежды на «естественную границу» Франции по Рейну. Это привело к Рейнскому кризису – напряженности во франко-немецких отношениях. И вот в разгар кризиса, в июле 1841 года, Виктор Гюго откликнулся на эти события публицистической работой «Рейн». Но он, напротив, проявил себя сторонником союза с германскими государствами, а главную угрозу видел в растущем могуществе Великобритании и России.
Франция и Германия,
