Александр Горянин - Россия. История успеха. Перед потопом
Независимость боярских суждений при обмене мнениями в Думе у князя обеспечивалась достаточно просто: недовольный князем боярин всегда мог «отъехать» от него к другому князю, это не считалось ни изменой, ни постыдным поступком; если отъехавший к другому князю боярин владел землей в княжестве первого, он оставался ее хозяином. Но княжеств делалось все меньше, в централизованном Русском государстве отъезжать стало не к кому. Однако, как показал историк А. Л. Янов (не путать с В. Л. Яниным), утратив такую возможность, бояре обрели другую – выход на политическую арену, они превратились в правительственный класс: в XV в. боярство становится высшим служилым чином.
Обладатель такого чина, имея порой и другие обязанности, обязан был заседать в Думе, становился постоянным «думником», или «думцем». Вторым «думным» чином было окольничество. Окольничьи – это тоже были бояре, но не из особо знатных родов. Кроме того, Дума не могла обходиться без думных дьяков и подьячих.
Приведу оценку, данную Думе В. О. Ключевским: «С X и до XVIII в. Боярская дума стояла во главе древнерусской администрации, была маховым колесом, приводившим в движение весь правительственный механизм; она же большею частью и создавала этот механизм, законодательствовала, регулировала все отношения, давала ответы на вопросы, обращенные к правительству. В период наиболее напряженной своей деятельности, с половины XV и до конца XVII в., это учреждение было творцом сложного и во многих отношениях величественного государственного порядка, установившегося на огромном пространстве Московской Руси, того порядка, который только и сделал возможными смелые внешние и внутренние предприятия Петра, дал необходимые для того средства, людей и самые идеи; даже идеи Петра, по крайней мере основные, наиболее плодотворные его идеи, выросли из московского государственного порядка и достались Петру по наследству от предшественников вместе с выдержанным, удивительно дисциплинированным политическим обществом, руками и средствами которого пользовался преобразователь».
К этой тщательно выверенной характеристике трудно что-либо прибавить. Единственное уточнение: современники не употребляли выражение «Боярская дума», редко говорили и просто Дума, а чаще выражались описательно: «и бояре, и окольничие, и думные люди», тогда как книжники называли Думу Синклитом или Палатой. Иногда, в переписке с Литвой, Дума называла себя Радой.
Советские историки старались принизить роль Думы, изображая ее как совещательное собрание при царе, имевшее очень ограниченное влияние. Это утверждение не согласуется с установленными фактами. Дума была правительственным учреждением – ее члены не только давали «экспертные заключения», как бы мы сказали сегодня, но и сами возглавляли «пути» – что-то вроде отраслевых управлений. Появление в XVI в. системы «приказов», т. е. министерств, не принизило роль Думы. Крупные приказы возглавили думные бояре и окольничьи, более мелкие – думные дворяне.
В нарушение принципа разделения властей (тогда, впрочем, еще не провозглашенного), Дума и «законодательствовала», и отправляла правительственные функции, приводя «в движение весь правительственный механизм». Роль Думы резко возрастала при малолетстве великих князей, а позже – царей.
Дума, собиравшаяся по понедельникам, средам и пятницам, не была «ручным» органом. Думцы не просто оглашали свои соображения, но и отстаивали их. Подробные стенограммы в те времена еще не велись, но известно, что ее заседания проходили в прениях, достигавших порой большого накала. «Встречи», т. е. возражения царю, были обычным явлением. Об Иване III рассказывали, что он любил и даже поощрял «встречу». Из слов Ивана Грозного в письме Курбскому видно, что «встречи» в Думе его деда доходили до «поносных и укоризненных словес» государю.
4. Большая самостоятельность
Вообще представления о том, что бояре только и делали, что отбивали царям поклоны, пришли из дурной литературы. Даже при таком опасном самодуре, как Петр I, они умели отстаивать свою точку зрения. На обеде у Лефорта иностранным послам удалось увидеть конец одного совещания царя с боярами. Царь явился на обед с боярами прямо с заседания и за столом продолжал прерванное обсуждение дел. По горячности и упрямству, с какими бояре отстаивали перед царем свои мнения, иностранцы сочли это совещание скорее громкой ссорой. Иоганн Корб, секретарь австрийского посольства, из дневника которого почерпнут этот эпизод, находил подобную горячность в разговоре с монархом «в высшей степени неуместной».
Умели они отстаивать свою точку зрения и при Иване Грозном. Лучший знаток русского XVI в. Р. Г. Скрынников, говоря о принимаемых Думой решениях, не зря употребляет выражения: царю «удалось добиться» от Думы, царю «удалось провести» через Думу[108].
Статья 98 Судебника 1550 г. налагала юридический запрет на принятие царем новых законов без согласия Думы. Она устанавливала, что «дела государевы новые, в сем Судебнике не писанные», должны вершиться «с государева доклада и со всех бояр приговора», и только тогда они получали силу закона. Боярский приговор стал санкцией, без получения которой новый закон не мог прибавляться к Судебнику.
Неудивительно поэтому, что думские решения завершаются не только формулой: «Великий государь говорил, а бояре приговорили». Они порой завершаются совсем иначе: «Великий государь говорил, а бояре не приговорили»[109].
Бывало, что царь устранялся от решения, отдавая его на откуп Думе. Так, в 1510 г. Василий III предоставил Думе решить политическую судьбу Пскова: «…творити, как себе сдумали» (т. е. поступить по своему усмотрению). Арест псковских властей, таким образом, лежит на совести московских бояр, это следствие их «думного приговора».
Дума сама ведала порядком рассмотрения вопросов. В конце 1552 г. Иван IV, уезжая из Москвы, наказал думцам «промыслить о казанском строении», а потом «сидеть о кормлениях», т. е. о замене кормлений[110] денежными выплатами. Поскольку Думу гораздо больше волновал вопрос о кормлениях, им они и занялись, a «казанское строение поотложили», за что на них жалуется летописец.
В 1573 г., во время войны с Швецией, царь написал боярам из Новгорода «о свейском деле поговорити, как с свейским королем вперед быти». Дума «приговорила» вступить с шведским королем в переговоры, приостановив военные действия.
Звание думного человека не было наследственным по закону: в думные чины жаловали, этим Дума отличалась от английской Палаты лордов, членство в которой просто переходило от отца к сыну. Иногда царь собирал не всю Думу, а только тех ее членов, которым он доверял как себе. Это делалось для предварительной подготовки важных решений, особенно в вопросах спорных и щекотливых, способных вызвать «крик и шум велик и речи многие во боярех». Могла быть и другая причина: например, обсуждение дел царской семьи или дворцовых. Иногда же Ближняя дума – в некоторых документах ее именуют именно так – созывалась вместо Большой ради соблюдения тайны, во избежание нежелательных утечек (думское делопроизводство, поясняет Ключевский, соединенное с некоторыми формальностями, сообщало делу известную гласность). Кстати, присягая царю, бояре, окольничие и все думные люди обязывались «государские думы и боярского приговору до государева указу никому не проносить и не сказывать».
Когда в 1553 г. царь Иван, тогда еще не прослывший Грозным, опасно заболел, он поспешил составить духовное завещание и привести бояр к присяге новорожденному царевичу. Но сначала в Думу были вызваны лишь некоторые бояре. На примере этого случая Ключевский показывает, как действовала Ближняя дума: «После заседания, полного шумных пререканий, большинство приглашенных присягнуло. Эту думу летописец ясно отличает от Думы всех бояр, рассказывая, что на другой день царь призвал всех бояр и пригласил их к присяге. К началу тогдашнего 1553 г. по думскому списку значилось 47 бояр и окольничих, не считая думных дворян и других членов Думы. На совет же «ближних людей» накануне приглашены были до 10 бояр, 1 окольничий, 1 думный дьяк и 2 думных дворянина… Склонить их в желаемую сторону значило обеспечить мирный успех дела, провести вопрос в Думе без шума». Обратите внимание: провести без шума. Не ясно ли, что «мирный успех» был гарантирован далеко не всегда, а «шум» был обычным делом[111].
У Пушкина было замечательное ощущение русской истории. Профессиональный историк может повторить множество пушкинских суждений и характеристик, ничуть их не редактируя. Примечательны слова, вложенные поэтом в уста Бориса Годунова из одноименной трагедии. Умирающий царь напоминает сыну: «Ты с малых лет сидел со мною в Думе, / Ты знаешь ход державного правленья» – и требует от него «с твердостью сносить боярский ропот».
