Аркадий Бабченко - Операция «Жизнь» продолжается…
— Да. Поживете.
Пленные — обычные крестьяне. Одного взяли около убитого корректировщика — вроде как охранник, но вояка из него никакой, сразу видно. Второй вообще шел по селу в хламину пьяный с гранатой в руках, и орал, что Саакашвили дурак. Осетины пытаются попинать пленных, но чеченцы мягко отводят их в сторону — не надо. Дают им еду, сигареты, воду. Сдавать пленных собираются кому угодно, только не осетинам — пристрелят сразу.
Пропаганда насчет того, что русские мародерничают, а чеченцы режут головы всем подряд — такое же вранье, но уже с другой стороны. Российская армия по отношению к мирным жителям ведет себя крайне корректно. Орхан рассказывает, что в селе, когда их совсем уж прижали, рассыпались по подвалам. В подвалах банки с компотом. Вскрыли одну. На её место чеченец положил сто рублей: «Чтоб ни одна сволочь не сказала, что я мародер».
Отношение к пленным — точно такое же, как в самом начале первой Чечни. Живут с нами, едят то же что и мы, имеют все то же что и мы. Ненависти еще нет. И надо заканчивать всю эту бодягу, пока она не пошла.
* * *Канал — мутная грязная вода с медленным течением. Люди сидят на берегу. Все в пыли, в грязи, в копоти. По одному начинают тянуться к воде. Я заставить себя умыться не могу. Не могу смыть кровь Терека с ладоней. Нельзя это. Какой-то ступор. Полное опустошение. Все тело ломит, в руках дрожь, ноги налиты свинцом. Сидеть бы вот так и сидеть. Так всегда после боя.
Кровь засохла, и я отрываю её длинными полосами.
Подходит медик с бинтами, показывает на ногу. Штанина в крови. Правая. Это уж как водится. Правая нога у меня невезучая. Не было еще случая, чтобы я куда-нибудь не съездил и не заработал в неё дырку. Рассматриваю. Нет, все же не ранило, лишь кожу содрало. Это не моя кровь.
Рядом двое фотокорреспондентов. Из каких-то мировых агентств.
— Хороший парень, — кивает на одного из них чеченец. — В подвале просил дать ему автомат.
Андрей Кузьминов говорит всем достать из мобильников батарейки и сим-карты. В селе у его оператора выключенный телефон включился сам собой, из него стала слышна грузинская речь и по этому месту тут же стала бить артиллерия. Называется такая штука инициатор. Запеленговать уже работающий телефон и навести по координатам — плевое дело.
— Да ну, глупости все это, — зачем-то говорю я.
— Не глупости, — возражает один из чеченцев. — На Пауке так же было.
— Вон водокачка, видишь? — поднимаю я руку. — Зачем пеленговать, если можно просто наблюдателя наверх посадить, и мы как на ладони? Хотели бы, давно бы уже всех накрыли. Не хотят они нас долбить. Потому и уйти дали. Но и в село пускать не хотят.
— Слушай, братан, тебя там не было, — начинает Кузьминов. — Ты там под огнем с нами не ползал…
— Был он, — перебивает вдруг Руслан. — Был. Он нам очень помог.
Смотрю на Руслана. Хм. Молодец. Я его с вином подставил, а он вписался. Не ожидал. Спасибо.
— Извини, что так с вином вышло, — хлопаю его по плечу.
— Нормально все, — повторяет он фразу Терека. — Потом попьем.
Встаю и иду мыться.
* * *Ночь проводим в поле. Я заснуть не могу. Штурмовики постоянно бомбят что-то в Грузии. Вспышки разрывов освещают небо сериями мощных долгих всполохов. Но звук не доходит, далековато. Представляю, что чувствуют там сейчас дети. Представляю, что они чувствовали в Цхинвале.
Слева, со стороны Цхинвала, при свете фар идет колонна. Кто-то говорит, что это 71-й полк. В штабе о нас, вроде, все-таки знают. Выслали подкрепление.
А справа, со стороны Грузии, в Земо-Никози стягиваются танки. Судя по звуку — дивизия. Гул не прекращается ни на минуту уже часа четыре. Что ж здесь завтра-то будет? Курская Дуга?
С танков по пролетающим «сушкам» бьют из зенитного пулемета. Сдуру, не иначе. Самолетов вообще не видно, они проходят на большой высоте. Но танки совсем рядом, метрах в пятистах.
В самом селе раза три-четыре вспыхивают то ли краткосрочные перестрелки, то ли просто стороны обрабатывают огнем пространство перед собой. Рядом с перекрестком загорается дом. В нем рвутся боеприпасы. Совсем уж под боком.
Со стороны резервистов пока все спокойно, но я чувствую себя крайне неуютно в своем «Камазе». На лавочке, в двух метрах над землей, за досочками — ловушка для осколков. Да к тому же мы первые с этой стороны. Чуть позади артиллеристы, чуть впереди танки, а перед нами — никого. Пехота, похоже, даже охранения не выставила.
В «Камаз» залезает еще один парень. Чеченец.
— Не мерзнете, ребят?
— Да уж не жарко…
Зря я это сказал. Он тут же стягивает с себя куртку и протягивает мне. Пытаюсь отказаться:
— Слушай, я не возьму твою куртку. Мне здесь спать просто, а тебе еще на фишке четыре часа стоять.
— Бери, бери. Я спальник сейчас найду. И вообще можете брать все, что найдете.
На все мои попытки сопротивляться он отвечает однозначным «нет». Мнение о ямадаевцах я изменил. Это не армия, это семья. Отношения типа «эй ты, полудурок, иди сюда» здесь немыслимы. Остались только те, кто не ушел к Кадырову. Все воюют великолепно, хотя и много молодых, для которых это был первый бой. Подрастерялись чуть-чуть, но все равно — по ним танками долбят, а они вперед прут.
В батальоне не только чеченцы. Есть калмыки, кумыки, русские и даже грузины. Переводчики.
Русских трое. Один из них «Снег». Это позывной. Снег — прикомандированный к «Востоку» офицер ГРУ. Прислали его из Москвы на должность советника, чтобы пресечь все разговоры о том, что «Восток» является личной бандой Ямадаева. Теперь это вроде как полноценное подразделение Разведуправления. Снегу в батальоне тяжело. Начальник ты, не начальник, из Москвы не из Москвы, советник не советник — все строится только на личном авторитете. Снегу приходится добиваться этого авторитета. В селе он шел в полный рост, не пригибаясь и не ложась под огнем. И пленного допрашивал так же — стоя. Тот заговорил.
В Земо-Никози группа Снега вошла первой. А вышла последней. И вывела за собой пехоту — около роты.
В кузове темно. Фонарика никто не зажигает. Парень перебирает вещмешки, пытается найти свой. И вдруг начинает говорить.
— Я у Сулима командиром взвода был. У меня в подчинении находилось пятьдесят четыре человека. Когда начались все эти терки с Кадыровым, пятьдесят один тут же перешел к нему. Я остался с тремя. Мне предлагали новую «десятку» и сто тысяч, чтобы тоже перешел. Отказался. Тогда они взяли мою жену. Потом взяли и меня. Две недели держали. Привезли куда-то. Завели во дворик. Там на столе уже инструменты разложены. Наручники, дубинки. Палка такая, с набитыми в неё гвоздями. Требовали сказать, куда я отвез Сулиму трупы. Я про трупы ничего не знаю. Тогда, говорят, мы тебе сейчас эту палку в зад засунем. Засовывайте, не знаю я ничего ни про какие трупы. Приковали наручниками, стали бить дубинкой по почкам. Потом отпустили, дали сутки, чтобы я пришел и показал место. Мне удалось освободить жену — у неё дядя в ОМОНе работает. Отвез её в Дагестан, спрятал. Сам теперь живу на базе в Гудермесе, за ворота не выхожу. Я детдомовец, у меня тейпа нету. Но они адрес жены все равно вычислили. Заставили её написать отказ от дачи показаний. Я тоже написал отказ. Вот так вот…
Говорил он долго, со всеми подробностями. Мы сидели, слушали, открыв рты. Когда он выпрыгнул из кузова, успел лишь спросить:
— Зовут-то тебя как?
— Иса.
* * *Посреди ночи пленные начинают орать. Руки связали им слишком туго, боль от этого дикая и терпеть они больше не могут. Это серьезно, если доступ крови надолго перекрыть, то может начаться гангрена. Кто-то из чеченцев говорит, чтоб они заткнулись. Андрей Кузьминов подходит и все же развязывает их — никуда не денутся, часовой с автоматом рядом. Пленные начинают стонать во весь голос, трут руки об траву — кисти уже не работают. От холода их колотит. Андрей дает им свой свитер и пачку сигарет. На шум собирается человек пять. Начинается импровизированная комедия с допросом, который Андрей же и проводит. Разговаривает, как с детьми. Но цепочку выстраивает грамотно. Включаю диктофон:
— Резервистом когда ты стал? Когда тебе дали эти жетоны?
— Знаю, жетоны, да…
— Кто тебе их дал?
— Саакашвили…
— Что, сам Саакашвили приехал?
— Я по-русски плохой.
— Сейчас я отдам тебя чеченам, ты не то, что по-русски, ты по-чеченски заговоришь, братан. Оно тебе надо? Ну что, может, начнем говорить по-русски?
— Я не резервист.
— Как тебя зовут?
— Заза.
— А его?
— Тамаз.
— Заза, ну спроси Тамаза. Он же резервист?
Говорят по грузински.
— Что он говорит?
— Он не умеет говорить русский.
— Ну, пусть говорит по-грузински, а ты переводи.
