Прогулки с Робертом Вальзером - Зеелиг Карл
Долгое рукопожатие на вокзале.
XXXIV
6. апреля 1952
Роршах — Штад — Бухен — Винахтен-Тобелль — Хайден — Бухен — Штаад — Роршах
Роберт производит впечатление неприветливого и сбитого с толку, я предлагаю доехать до Роршаха. Вероятно, он подозревает, что у меня есть план, который может вывести его из равновесия. В купе для курящих мы практически не говорим. Он скручивает неуклюжие сигареты и нервно дымит себе под нос. Затем отправляемся в сторону Штаада. Песчано-серое ранневесеннее небо и земля нежно сливаются воедино на краю Боденского озера. Ни кораблей, ни людей. Мы поднимаемся и спускаемся к деревушке Бухен; дети и взрослые отправляются праздновать конфирмацию. Деревенская атмосфера Вербного воскресенья! На этот раз Роберт предпочитает пойти вправо от Бухберга. Ему хочется в лес, где потише. Как охотничья собака, он бредет впереди меня меж пихт, буков и кустарников, без пальто, склонив голову и ссутулившись, повесив иссиня-красные от холода руки. Наконец мы попадаем в Винахтен-Тобель, миловидную станцию зубчатой железной дороги Роршах — Хайден. В этой деревушке мы наслаждаемся свежим аппенцелльским сыром и кофе. Трактирщик со скрипучим голосом, страдающий отеком гортани, участвует в обычной беседе о погоде, виноградниках и высоких ценах на дрова. Затем в Хайден, там идет снег. Около полудня мы снова ползем по скользким склонам в Бухен. Снег стремительно переходит в дождь. Когда мы проходим мимо прелестного частного парка над Штаадом, Роберт тихо шепчет: «Как сказочный замок у Айхендорффа!»
Обед в Роршахе. Затем в кондитерскую, там ужасно шумят несколько подростков-негодников. Из-за моей невнимательности садимся не на тот поезд, он вместо Занкт Галлена следует в Романсхрон. Я трактую эту неудачу как везение, поездка вдоль пустынного, залитого солнцем берега — настоящее красочное чудо серо-желто-голубых оттенков. Но недоверчивость Роберта вновь усиливается. Вероятно, он подозревает, что за этой «неудачей» стоит умысел. Он расслабляется только тогда, когда мы в Романсхроне садимся в поезд до Занкт Галлена и медленно едем домой между лугами и фруктовыми деревьями. Смертельно устав от нервного перенапряжения, я засыпаю и просыпаюсь незадолго до прибытия в Занкт Галлен. В буфете Роберт заводит разговор о К. Ф. Майере: «Вы ведь знаете, что я ценю его, особенно Йюрга Йенача. Но в тех местах, где его стиль становится скалистым и монументально отвердевает, он мне чужд. Язык должен оставаться плавным».
Разглядывая фотографию одного признанного художника, дешевого имитатора: «Взгляните на его голову! Ни один критик не смог бы так жестоко продемонстрировать всю его ограниченность, как собственная голова!» Вскоре после о писателе, ставшем снобом, который повсюду ищет знакомства с великими современниками и хвалится дружбой с «хорошим» обществом: «Все же нет ничего глупее, чем духовное высокомерие. Этот человек постоянно освещается другими, поскольку сам не светится».
XXXV
Рождество 1952
Херизау — Энгельбург — Занкт Галлен — Хагген
«Куда отправимся?» — спрашивает Роберт на вокзале Херизау. Дождь несильный, но стойкий. Небо словно покрыто тонким слоем угольной пыли. Роберт без пальто, с зонтом в руке. Делаем пару кругов вокруг вокзала. Затем Роберт поворачивает на дорогу, ведущую вверх, на юг. Примерно через сто метров предлагает: «Давайте все же воспользуемся дорогой ниже!» Мы немного проходим. Но затем он снова поворачивается:
— Вы действительно ничего не запланировали?
— Нет, совершенно ничего. Я иду, куда вам хочется!
В конце концов мы вновь стоим на дороге выше.
Он мешкает и говорит: «Та, что ниже, пожалуй, лучше!» И вот наконец мы идем к Энгельбургу. Табличка возле дороги указывает, как добраться до крепости Херизау. Роберт рассказывает, что в общине их две, одна неподалеку от лечебницы. Обе отреставрированы, что кажется ему бестактным: «Еще одно свидетельство бедности нашего поколения. Почему бы не позволить прошлому уйти под землю и истлеть? Разве руины не прекраснее того, что залатали? Архитекторы, которые откапывают забытые сокровища и благоговейно хотят вернуть средневековым зданиям прежний облик, были бы разумнее, если бы создали нечто новое, индивидуальное, чем мы могли бы гордиться. Один из них, бывший чех, жил в Биле. Стройный человечек с иссиня-черными волосами. Он восстановил южную часть Эрлаха, сгоревшую во время Первой мировой».
Дождь усиливается. Останавливается водитель и предлагает нас подвезти. Мы вежливо благодарим. Роберт: «Такого со мной никогда не случалось! Но пешие прогулки приносят больше пользы, чем езда. Вскоре человеку уже не понадобятся ноги, если лень будет распространяться такими темпами».
Тишина в деревнях, только кошки бродят. Ребенок с куклой на руках с гордостью объясняет мне: «Младенец Христос подарил мне школьный ранец!» Он несет его на спине.
К конюшне приклеен плакат театрального общества: Анна Кох, убийца из Гонтена. Роберт рассказывает, что из ревности она столкнула соперницу в пруд и 1849 г. была казнена. Сильная девушка так не хотела умирать, что даже на эшафоте боролась с палачом. В лечебнице до сих пор иногда говорят об этой убийце, которую лично он осуждать не может, поскольку она, возможно, действовала из благородных побуждений. Роберт вообще ярый противник смертной казни — беззакония, к которому он испытывает отвращение. Позже, в привокзальном буфете Занкт Галлена во время обеда, разрезая морской язык:
—. А вообще, кто такой убийца? Вы можете сказать? — он пристально смотрит на меня.
— Нет, границы слишком расплывчаты.
Он, после продолжительной паузы:
— Разве успешный писатель не является в некотором смысле убийцей?
Позже говорим о Родионе Раскольникове. Мы оба считаем это произведение одним из самых волнующих детективных романов мировой литературы. Роберт говорит, что Достоевский не смог бы его написать, если бы не пережитое на эшафоте и в Сибири. «В жестоких страданиях все же есть смысл. Просто мы часто не можем его осознать».
Тема осовременивания художественных произведений также вызывает у Роберта множество ассоциаций. Я сообщаю, что недавно в цюрихском театре была показана самовольная интерпретация Бури Шекспира, осуществленная немецким кинорежиссером Эрихом Энгелем. Роберт: «Шекспир и Шлегель не нуждаются в том, чтобы с ними хитрили, и тот, у кого нет времени смотреть несокращенного Шекспира, должен просто остаться дома и читать Вики Баум. Мне доводилось видеть сокращенные издания произведений Жан Пауля и Готтхельфа. Они были невыносимы, именно длина и повороты, излишние широта и высота составляют их красоту. Я до сих пор радуюсь тому, что однажды некий Якоб Вальзер с треском провалился в Берлине с изуродованной Пентесилеей Кляйста».
О праздновании Рождества в лечебнице Роберт говорит односложно: «Это для детей. Мы, старики, слишком стары для такого». Его склонность держаться подальше от людей сегодня особенно бросается в глаза. Еще утром он, словно бродяга, потянул меня прочь от прохожих дорог к обледенелым заболоченным лесным тропам. Мои слабые возражения насчет того, что я умираю от голода, поскольку встал в половине шестого утра и не завтракал, а вдобавок хожу с заледенелыми, промокшими ногами, так как моя армейская обувь, очевидно, недостаточно прочная, не производят на него никакого впечатления. En passant[13] он рассказывает, что единственные его несколько тысяч марок, полученные им при содействии Вильхельма Шэфера в счет почетной премии от Женского союза почитания райнских писателей, частично накопленные с гонораров, были утрачены из-за инфляции. С тех пор он жил в нищете. Но Женский союз пригласил его в Ляйпциг — подписать несколько сотен книг. После этого он отправился в Берлин к брату Карлу, который был болен.
Светит солнце, когда мы покидаем буфет после рождественской трапезы, приправленной вином Dôle de Sion. Мы поднимаемся на противоположную от Розенберга возвышенность, с которой между пихтами и ольхами открывается вид на покрытую глубоким снегом цепь Зэнтис и Фёгелинзегг. Мы наслаждаемся ранневесенним часом, восхваляя лес, мерцающее издалека Боденское озеро и радость от прогулки. Роберт, однако, устал сильнее моего, часто поскальзывается и предлагает сесть на поезд до Херизау в Хаггене. Некоторое время торчим на вокзале без дела, после чего я тороплю его вернуться домой, там его, возможно, ждет еще один рождественский ужин.
