Прогулки с Робертом Вальзером - Зеелиг Карл
После Роберт вспоминает о Бесах Достоевского: в заметках к роману князь Ставрогин пророчествует, что люди постепенно становятся либо ангелами, либо бесами.
XXXI
18. сентября 1949 День покаяния и молитвы
Магденау — Бубенталь — Флавиль — Херизау
Разговор о самоубийстве драматурга Цезаря фон Аркса. Это дает Роберту повод обстоятельно высказаться на тему отношений писателей и общества. По его мнению, общество должно мучить писателей: «Там, где художники не находятся в напряженных отношениях с обществом, они быстро ослабевают. Они не должны позволять себя баловать, в противном случае будут чувствовать, что обязаны мириться с обстоятельствами. Никогда, даже во времена крайней нужды, я не позволял обществу купить меня. Свобода для меня всегда была важнее».
Прекрасный осенний день сопровождает нас через одинокий Тоггенбург, мимо звенящего колокольчиками стада и изобильных фруктовых деревьев. Около полудня мы достигаем женского монастыря Магденау, который в 1244 г. был подарен монахиням ордена цистерцианцев камергером церкви Занкт Галлена Рудольфом Гилем и его женой. Роберт внимательно рассматривает вход в богадельню. Монахиня прошмыгнула мимо нас как мышка. Роберт напоминает мне, что энциклопедист Дидро, помимо шедевра Племянник Рамо, изображавшего циничного лентяя и переведенного Гёте на немецкий язык по совету Шиллера, написал роман Монахиня — книгу столь же смелую, сколь и искреннюю, о муках прекрасной монахини. Ее против воли заточили в монастырь, жестоко издевались, а одна из настоятельниц подвергала ее сексуальным домогательствам. Роберт с большим уважением говорит об этой книге, которую читал в издании с порнографическими иллюстрациями.
Примерно в двух километрах ниже монастыря, в маленькой очаровательной долине, расположена построенная в романском стиле церковь Бубенталь, где по сей день сохранились старые скамьи. С другой стороны, живопись и скульптура в церкви новые и вкусом не отличаются. Рядом лесопильня. По пути Роберт останавливается перед местом, где во время тоггенбургских беспорядков был казнен настоятель монастыря Занкт Галлен Кристоф Либер.
Обед во Флавиле. Обратно через лес. Несколько вялый из-за обильной трапезы, Роберт лишь вкратце рассказывает о сбежавшем из концлагеря польском еврее, его соседе по комнате. Он эпилептик, бахвалится своими успехами. Роберт дистанцируется от него, у поляка лицо преступника.
XXXII
5. февраля 1950
Занкт Галлен — Розенберг — Ноткерсэгг — Занкт Галлен
Мягкое предвесеннее воскресенье между хмурыми и дождливыми днями. В первой половине дня гуляем по кварталу с особняками Розенберга, после обеда посещаем Drei Linden и возвышенность Ноткерсэгг. Под нами Занкт Галлен, порой в легких клубах тумана. В кондитерской Роберт скручивает бесформенную сигарету. Так как она плохо набита, при попытке ее прикурить возникает маленькое пламя. Сидящая рядом пара хихикает; они, очевидно, считают Роберта крестьянином и не от мира сего. Он рассказывает, что в лечебнице сейчас развязывает и сортирует бечевку для почты. Но и эта работа его устраивает. Он берется за то, что дают.
Странный разговор о добродетели и пороке. «Люди гораздо больше гордятся пороками, чем добродетелями, особенно в юности. Я тоже когда-то был таким, водился в Цюрихе с легкомысленными, дерзкими парнями, оставил службу ради стихов и писал Школьные сочинения Фритца Кохера». Я рассказываю, что видел в Веденсвиле любительский спектакль по пьесе Шекспира Двенадцатая ночь. «Веденсвиль? Дорогие воспоминания. Вы ведь читали о нем в Помощнике, где я также описал свою работу на резиновой фабрике в Винтертуре. Но это продлилось всего несколько недель, прежде чем вступить в должность в Веденсвиле, мне пришлось еще на восемь недель встать под ружье».
Разговариваем о Берне. Роберт спрашивает, кого я оттуда знаю. Я называю несколько имен. Я почти всегда бывал там по военной службе. С кем Роберт поддерживал отношения в Берне? Он поворачивается ко мне и говорит едва слышно: «С самим собой!»
XXXIII
23. июля 1950
Херизау — Швелльбрунн — Херизау
Когда я прибываю в Херизау привычным мне поездом, Роберта на вокзале нет. Я удивлен. Он обычно пунктуален! Полчаса кружу по станционному зданию. Затем звоню в лечебницу. Санитар говорит, что Роберт уже давно в пути. Он не может объяснить, почему мы не встретились. Подождите еще. Отправляюсь к лечебнице. На табличке читаю, что решение о ее строительстве было принято законодательным собранием в апреле 1906 г. Фабрикант Артур Шисс пожертвовал 800 000 франков. В его завещании есть слова: «Прекрасная привилегия имущих и благородный долг богатых — добрую часть того, что они нажили, отдать в распоряжение общественности, в первую очередь ради заботы и социального попечения».
Я сообщаю о себе консьержу и сажусь с сигаретой на скамейку в тени сада. Вскоре приходит заместитель главного врача, д-р Ханс Штайнер. Он ведет меня к себе. Трое славных детишек босиком следуют за нами. Позже приходит жена доктора, которая, смеясь, рассказывает, что однажды я описал ее в газете как скромную служащую воздушной гвардии. Д-р Штайнер говорит, что Роберт — «борющийся» пациент, он добросовестно выполняет положенный объем работы. Однако в остальном он принадлежит к числу нелюдимых обитателей лечебницы. Если заговорить с ним об искусстве, он тотчас замыкается.
Когда сообщают, что Роберт прибыл, я выхожу ему навстречу. Я замечаю по нелюбезному приветствию (когда я протягиваю руку, он отодвигается на метр, словно я дикобраз), что он расстроен. Он не может понять, почему мы не встретились. Ровно в восемь часов он был на станции Херизау, но через несколько минут направился в Госсау, полагая, что ему неправильно указали место нашей встречи. Затем из Госсау он поплелся в лечебницу и решил, что день испорчен. Я: «Я прибыл тем же поездом, что и всегда. Но он опоздал на четверть часа». Роберт, совершенно озадаченный: «Значит, я недостаточно долго ждал?» Я киваю и предлагаю (на часах 10:30) неторопливо прогуляться до деревни и поесть. Но он не хочет ничего об этом слышать. Он хочет выбраться из Херизау — в Швелльбрунн. All right Мы быстро находим тему для разговора, которая будоражит Роберта во время прогулки по пустынным проселочным дорогам, извивающимся к вышине: Корея. Роберт:
— Вы имеете в виду Дона Корреа?
— Нет, я имею в виду войну в Корее!
— Разве Дон Корреа не в тысячу раз интереснее? Вы ведь знаете прелестный рассказ Келлера о португальском мореплавателе, в котором нравственность так естественно соединилась со свободолюбием?
В течение получаса он все сильнее неистовствует из-за американской интервенции в Корею:
— Вы видели лица этих висельников и бандитов? Чванливые, заносчивые и разбойничьи. Какое дело американцам до освободительной борьбы древнего культурного народа? Конечно, со своей суперсовременной военной машиной они все разгромят и одержат победу. Но как загнать зверя «капитализм» обратно в клетку? Это более сложный вопрос. Во всяком случае, истинное просвещение обитает не в Вашингтоне.
Тем временем стало нестерпимо жарко. Духота валит с ног. Наш быстрый темп, кажется, утомил Роберта. Он внезапно замолкает и больше ничего не принимает во внимание. Его лицо становится багровым. Он нервно проводит рукой по лбу. Пока я снимаю куртку и перекидываю ее через плечо, он держит жилет и пиджак застегнутыми. Я говорю:
— Не отдохнуть ли нам немного в тени?
Но он перебивает и резко отвечает:
— Не заботьтесь обо мне! C'est mon affaire[12]. Пусть каждый контролирует себя сам.
Итак, дальше! Вверх и вниз по холмам, через леса и луга, наконец, по автодорогам. Роберт сбавляет темп и иногда останавливается, раздраженный. Я боюсь, что у него случится инсульт. Наконец начинается дождь. Сначала легкий, в воздух поднимается пыль. Затем льет как из ведра. Мы оставляем зонтики закрытыми и стоим словно под мощным душем. Дождь хлещет нас по лбу. В конце концов мы сидим где-то в Швелльбрунне за рёшти, глазуньей, пивом и печеньем. Роберт бросает на меня примирительный взгляд и улыбается. Но оттаивает он совсем ненадолго. Он категорически отвергает мое предложение сесть на почтовое авто: «Для чего нам ноги?» Что ж, ладно! Через четверть часа снова начинает лить, сильнее прежнего. Вскоре мы полностью промокаем, несмотря на зонтики. Я вижу приближающееся позади почтовое авто и робко повторяю предложение им воспользоваться. Ворча, Роберт соглашается. В конце концов в привокзальном буфете Херизау на душе у него светлеет. Он оживленно интересуется смертью Хайнриха Манна, о которой ничего не знал, и позволяет мне рассказать ему историю о бомбардировке Дрездена, которую я слышал из уст вдовы Герхарта Хауптманна и ее сына Бруно.
