Прогулки с Робертом Вальзером - Зеелиг Карл
Под вечер Роберт хочет вернуться в Херизау пешком. Но понимает, что с него течет, а потому он может вызвать в лечебнице нежелательный переполох. Только в купе я узнаю причину его глубокого расстройства: отныне мне разрешено посещать Роберта только по воскресеньям. В будние дни он должен работать, как и другие пациенты.
— Главврач же мне прямо сказал, что я могу гулять с вами когда и сколько захочу!
Роберт, серьезно и твердо:
— Главврач! Je m'en fiche[9]. Я не могу считаться исключительно с господами врачами. Я должен принимать в расчет и пациентов. Разве вы не понимаете, что, будучи привилегированным, я бы поступил с ними неделикатно?
XXVIII
4. апреля 1948
Херизау — Дегерсхайм — Херизау
Луга, покрытые едва начавшим таять снегом, сверкают, как драгоценности, когда мы совершаем прогулку в Дегерсхайм. Мы говорим о Максе Броде, он сейчас в Цюрихе. Роберт вспоминает, что в 1919 г. их с Бродом опубликовали в одной ляйпцигской газете. Я рассказываю, как заведующий конторой, под началом которого Франц Кафка работал в бюро по страхованию рабочих от несчастных случаев, сравнивал последнего с мечтательными вальзеровскими персонажами и как Кафка рекомендовал интересующемуся литературой начальнику приобрести Семейство Таннер. Также Кафка часто и с большим энтузиазмом говорил о Якобе фон Гунтене и читал Броду берлинскую прозу Роберта, особенно этюд Горные залы[10], из которых он имел обыкновение прямо-таки Изысканно декламировать фрагмент: «Трактирщик совершает внимательный вышибательный круг по заведению. Он заботится о приличиях и хороших манерах. Сходите туда как-нибудь, говорю вам, ну!» Но Роберт лишь сухо замечает, что в Праге нашлись бы более захватывающие вещи для чтения, чем вальзериана. Уже в XIV в. там был знаменитый университет, который долгое время был цитаделью немецкой культуры. Она была утрачена в результате немыслимой узколобости национал-социалистической политики. Сам Роберт никогда не был в Праге, но помнит, что около 920 г. чешскую княжну Людмилу задушили язычники по наущению ее невестки Драгомиры. Кстати, мировая история знает множество очаровательных женщин-убийц. Затем он обращает мое внимание на основателя чешского фельетона Яна Неруду, у которого давным-давно читал в сборнике Малостранские повести, выпущенном издательством Reclam, о Праге, где все было таким же уютным, как у Диккенса.
Окольными путями в лес. Пахнет влажной землей и весной. Мы карабкаемся наверх через мелкие заросли, пока не оказываемся на лугу, сплошь покрытом темно-синими горечавками и осино-желтыми первоцветами. Приметив пролетавшую мимо сороку, Роберт хочет подняться еще выше. В конце концов колючие изгороди препятствуют дальнейшему продвижению. Роберт соглашается с моим замечанием: «Будем умнее Хитлера и начнем отступление, пока еще можем!» Спустя четверть часа стоим перед гостиницей Zum Fuchsacker. Пожилая супружеская пара приносит нам масло, сыр и кофе. Черно-рыжая кошка запрыгивает на скамейку, ластится, потираясь о наши колени, и подманивает фокстерьера, который садится на задние лапы и тоже клянчит «второй завтрак». Позже в общий зал входят пожилые родственники владельцев гостиницы — крестьянская супружеская пара с характерными, умными аппенцелльскими лицами. Мужчина рассказывает, как его хронический аппендицит исчез благодаря натуропатической мази. Хозяин подсаживается к нам и рассказывает об охоте на барсуков: собаки часто рискуют жизнью, доставая из нор животных, которые могут весить до полуцентнера. Крестьянка добавляет, что однажды один из барсуков в норе оказался горбатым. Вытащить его было практически невозможно.
Наконец вырываемся из уютного общества и еще час бродим по лесу, прежде чем пообедать в Sterne в Дегерсхайме. Роберт заказывает рубленую телятину, рёшти и меренгу. По дороге домой беседуем о военной службе. Роберт говорит:
— В Берне мне все же пришлось поступить на службу. Нас часто откомандировывали на Юру, однажды в Занкт Моритц и Мизокс. Пока мои товарищи храпели, я вычитывал в сарае при свете керосиновой лампы корректуру Жизни поэта. Кажется, это было в 1918 году.
— Сколь малого вам недостало, чтобы стать писателем, пишущим по-французски! Разве в Биле не говорят и по-немецки, и по-французски?
— Верно; в соседнем Лёйбрингене или Эвиларде французский уже преобладает. Но мне бы никогда не пришло на ум писать на двух языках. Одно то, что я научился прилично писать по-немецки, стоило мне больших хлопот. Да, одна певица из бернского городского театра, которой я подарил свою книгу, имела toupet[11] вернуть ее мне со словами: «Прежде чем писать рассказы, выучите немецкий».
XXIX
23. января 1949
Херизау — Занкт Галлен — Фройденберг
Небо как на картинах Сегантини. Лыжники группами садятся в поезд до Аппенцелля. В лучах утреннего солнца снег сверкает, словно зеркало. Роберт в новой серой шляпе стоит на вокзале. Он заводит разговор об Эрнсте Цане, которому завтра исполнится 82, и восхищается его профессиональными качествами, хотя его книги кажутся ему местечковыми. Но каким отеческим достоинством должен был обладать Цан даже в юности, чтобы недоверчивые жители Ури избрали его бургомистром, судьей по уголовным делам и председателем земельного парламента! Затем, намекая на столетие Аугуста Стриндберга, которое отмечалось вчера, он рассказывает, как около 20 лет назад в Берне видел Гертруд Айзольдт в постановке Фрёкен Жюли. Но это гнусная пьеса! В ней лакей соблазняет графиню. «Я мог бы убить этого мерзавца!» Стриндберг был таким же убийцей женщин, как и этот лакей. Тщеславный и жестокий. Роберт всегда его ненавидел. Днем позже он посмотрел Земного духа Ведекинда. Он совсем другой, человечнее и благороднее. Женщины сладострастно отомстили бы Стриндбергу. Как бы он ни хотел убить всех женщин, в конечном итоге они убили бы его самого. Нельзя жить и писать безнаказанно, не испытывая любви.
Я рассказываю Роберту, что летом 1947 г виделся с Гертруд Айзольдт: «Она ждала меня в пансионе на Дюфорштрассе. Изящная седовласая дама семидесяти семи лет. Она описала мне, как тогда, в Берне, оставила в вашей комнате записку о том, что с удовольствием бы вас увидела. Вы пришли в ресторан, в котором она сидела с актерами, и пригласили ее на прогулку. Она никогда не забудет, с каким швейцарским и галльским очарованием вы обратили ее внимание на скрытые красоты города. Способность замечать необычные радости жизни и озорство, с которыми вы примиряетесь с дурными манерами людей, всегда ее восхищали. Ей кажется, вы следовали правилу, которое поэт предложил влюбленным: "Будь скромен и победишь!"».
Молчание. Роберт спрашивает, как фрау Айзольдт пережила войну.
— Она сказала, что ни Первая, ни Вторая мировые войны не смогли разрушить ее до основания. Правда, русские застигли ее врасплох в Силезии, она лишилась всей собственности. «Но, — продолжала она, — моей родиной был и остается промежуток между небом и землей. Я никогда не привязывалась к имуществу, хотя и приобретала ценные вещи, великолепные произведения искусства. Когда после войны я жила в Баварии в крайней нужде, подчас не зная, чем утолить голод, мне разрешили пользоваться библиотекой Фридриха Каульбаха. Там я читала Плутарха, Геродота, Марка Аврелия, Платона, Лао-цзы, других китайских мыслителей и чувствовала себя так хорошо, как никогда прежде. Я ела сухую корку хлеба как нечто священное.
— Да, хорошо, когда лишения отбрасывают тебя к простым вещам. Сколько балласта смела война, и у прекрасного вновь есть пространство, чтобы прорасти внутри нас!
— Мы также говорили о политике, Айзольдт и я. Я помню, как она сказала, что не понимает, почему политика считается грязным делом. Ее просто сделали таковой. В сущности, она абсолютно необходима, чтобы сохранять свободу личности. Одна из главных ее целей в том, чтобы сделать людей обеспеченными, чтобы они обладали вещами, в которых нуждаются. Однако не стоит заходить настолько далеко, чтобы вещи овладевали людьми. Вот почему политика не должна допускать изобилия. Изобилие порабощает людей, а это хуже всего.
