Прогулки с Робертом Вальзером - Зеелиг Карл
Я сообщаю Роберту о том, какие странные обычаи сохранились у ортодоксальных евреев. По его просьбе я рассказываю, как одним субботним вечером посетил ортодоксальную синагогу в Цюрихе-Ауссерзиле. Меня сопровождал еврейский поэт Лайзер Айхенранд, живший в то время в эмиграции в Цюрихе. Он вырос в семье провинциального портного в местечке неподалеку от польского уездного города Люблин и по профессии тоже был портным. Однажды его отец вернулся домой перепуганным: ему отрезали бороду антисемиты. Он неделями не осмеливался выйти из дома, большего позора невозможно было представить. Тем субботним вечером мы с Айхенрандом немного опоздали в синагогу. Молитвы и песнопения, начавшиеся в сумерках, уже подходили к концу. Но некоторые еще пребывали в экстатическом трансе, распевая псалмы с горящими глазами и энергично размахивая руками. В том же помещении другая группа людей весело говорила о делах, в том числе о семейных. У входа в синагогу два бледных мальчика вежливо подали нам руки: «Шалом!» Как и остальные, при входе мы выудили из жестяной миски по кусочку сельди, плававшей в подкисленной уксусом воде. Затем мы подошли к группе мужчин, которые, болтая, сидели за деревянным столом и наливали пиво к хлебу. В соседней комнате женщины и девушки также праздновали шаббат. Когда последние богомольцы собрались расходиться по домам, худощавый мужчина лет сорока запричитал. На идише он сообщил, что родом из Киева и обойщик по профессии. Он воевал в Израиле против англичан и арабов. Позже был завербован еврейской организацией вывозить евреев в Израиль из Венгрии и Чехословакии. Дважды был схвачен и избежал сурового наказания лишь благодаря бегству. Бумаги, которыми он размахивал, действительно содержали бесчисленные паспортные штампы и иноязычные пометки. Его собеседником был низкорослый раввин, седовласый мужчина с розовым лицом, свежим, как у поросенка. Он лукаво, но по-доброму улыбался, наблюдая за драматической жестикуляцией и причитаниями незнакомца, который собирался через Швейцарию отправиться в кибуц в Израиле. Было видно, что он привык к подобным сценам. Его веселые глаза резко контрастировали с отчаянными взглядами, которые приезжий бросал на людей, стоявших вокруг него и прислушивавшихся к беседе отчасти заинтригованно, отчасти скучающе или остерегаясь, что дело кончится попрошайничеством. Незнакомец сетовал на каменные сердца евреев Цюриха: «Никто не хочет помогать — каждый помогает только себе!» Раввин уговорил его обождать. В Цюрихе еще ни один еврей не умер с голоду. При этих словах его приятный мягкий голос поднялся до форте, поскольку еврейская пословица гласит: разъяренную собаку заставит умолкнуть лишь более громкий лай. И действительно: все сразу как будто устали от разговоров и отправились на темную улицу.
В том числе и мы с поэтом. Мы пошли в еврейский ресторан отведать холодного сазана. Там было не особо уютно: безликая закусочная, безликие люди. Пахло педантичной чистотой Цюриха. Я бы предпочел немного подлинного восточного иудаизма. Однако я услышал много интересного об обычаях ортодоксов, от которых западноевропейские евреи зачастую совершенно необоснованно воротят нос. Так, мне рассказали, что во время пасхальной Агады, посвященной исходу народа Израиля из Египта, глава семьи удобно устраивается наискосок на стуле, что символизирует свободу евреев после длительного пребывания в рабстве. Вокруг патриарха собирается семья, которой он рассказывает об исходе. Своеобразен рыцарский обычай, согласно которому в ночь с пятницы на субботу, т. е. в шаббат, супруг должен спать с супругой. Сначала он бросает свою ермолку в постель женщины. Если она не бросит ермолку обратно, а оставит ее в постели, мужчина будет знать, что он желанен. В противном случае ему придется воздержаться. Если он пренебрег этим древнейшим обычаем, раввин по заявлению жены может объявить о разводе.
«Дураками законодатели прошлого не были, — говорит Роберт. — Однако цели, которые они преследовали, зачастую толкуют слишком рационально».
XXXIX
27. декабря 1953
Роршах — Занкт Галлен
Утренний перекус в привокзальном буфете Роршаха. Пасть полупьяного человека работает, как мельничное колесо. Роберт сидит словно приклеенный. Я предлагаю пройтись вдоль светло-серого озера к Арбону. Однако он отбивается и предпочитает противоположное направление, чтобы в конце концов нацелиться на Занкт Галлен с поворотом на 180 градусов. Результат: спустя четверть часа мы, весело болтая, поднимаемся по склону, и нам открывается «вид на пять земель». Под нашими ногами зеленеет долина. Но чем дальше мы идем, тем глубже свежий снег, а Роберт, несмотря на колкий норд-ост, без пальто, я — в полуботинках. Местность вокруг Боденского озера постепенно чернеет. Мы теряем направление, поскольку довольно долго слонялись по лесу, не повстречав по пути ни одного человека. Наконец мы оказываемся на гребне горного хребта, по которому, пыхтя, продвигаемся вперед. Через полчаса я стучусь в крестьянский дом, чтобы спросить дорогу. В гостиной сидит многодетная семья; позади обеденного стола — уютная рождественская елка. На порог выходит молодой крестьянин и говорит, что мы неподалеку от Эггерсрита. Сейчас около полудня. Мы сворачиваем вниз, к Занкт Галлену. Роберт становится неразговорчив: по-видимому, он борется с усталостью. На периферии Занкт Галлена я сообщаю ему, что бывший владелец Frankfurter Zeitung Хайнрих Зимон был убит в Америке неким гомосексуалом. Это вызывает у Вальзера интерес. Он рассказывает, что Зимон купил у его брата Карла картину, на которой он, Роберт, изображен по фотографии мечтательно сидящим на валуне рядом с березой на лесной опушке. Помню ли я такое? Репродукция была напечатана в журнале Der Lesezirkel.
— Я помню эту картину; но жена вашего брата Оскара, Фридолина, рассказала мне, что, по словам вашей сестры Лизы, вы ее уничтожили!
— Может быть, — Роберт вновь погружается в молчание.
Мы садимся в трамвай до вокзала Занкт Галлена, а там заходим в буфет с такими окоченевшими лапами, что поначалу едва можем держать ложку. Долго наслаждаемся обедом, и поскольку Роберт становится приветливым, я решаюсь спросить, почему его роман Теодор, который он читал вслух в марте 1922 г. в Цюрихе, так и не был опубликован. К моему удивлению, он отвечает дружелюбно:
— После завершения я отправил рукопись в издательство Grethlein, но там не захотели ее публиковать. Куда она подевалась потом, я не знаю.
— Два эпизода из романа Макс Рихнер напечатал в 1924 году в выходившем под его редакцией журнале Wissen und Leben, и в том числе фрагмент, в котором Теодор от первого лица рассказывает, как приходит в берлинский художественный салон.
— Assez de ces temps passés![14] — отмахивается Роберт.
XXXX
16. апреля 1954
Страстная пятница
Аппенцелль — Гайс
Когда в пятом часу утра я отправляюсь на вокзал, идет снег. Он выглядит как клочки бумаги из другого мира — мрачные и неравномерные, маленькие и бесформенные хлопья. Странный снег, угрожающий, он словно ворчит: «И вот я здесь, снег из иного мира!»
По дороге в Восточную Швейцарию дома, садовые изгороди, поля словно погребены под шкурой белого медведя. В поезде всего несколько человек, погруженных в тяжелую дрему. Впечатление, что утру не хватает смелости начаться. В Цюрихе я слышал щебетание птиц в предрассветных сумерках, но в этом апокалипсическом настроении их пение показалось мне похоронным.
На вокзале: Роберт с зонтом, но без пальто, я — в пальто, но без зонта. Сильный снег. Вальзер забирается в купе, закуривает короткую сигару и радостно спрашивает: «Как дела?» Большинство лыжников сходят в Урнэше. До Аппенцелля мы практически единственные пассажиры. Мы сразу отправляемся в Гайс через тихую деревню. Лишь вокруг замка пронзительно кричат галки, наверное, больше двух десятков. Вскоре после моста через Зиттер нам навстречу движется похоронная процессия. Облаченная в черное усталая лошадь тащит катафалк, на котором лежат три венка. Затем следует длинная двухрядная колонна, в которой бормочут литании. Морщинистые лица с любопытством смотрят на нас — в основном это лица старых, измученных работой женщин. У многих щеки ярко-красного цвета. Позже я спросил у хозяйки трактира, кто умер. Она ответила: «Очень старая женщина, впавшая в детство!»
