Прогулки с Робертом Вальзером - Зеелиг Карл
Во время ужина с директором и гостями я узнал следующее: в 1914 году после воскресного богослужения директор сообщил заключенным, что планирует организовать тюремный хор. Тот, кто хочет принять участие, должен известить об этом дирижера Эрнста Хонеггера, чтобы тот проверил слух и голос каждого претендента. После этого он представил директору десять лучших певцов. Тот сделал испуганное лицо, отвел Хонеггера в сторону и сказал: «Как странно! Вы хотите создать хор из десяти убийц?»
— Вряд ли это случайность. Большинство убийств совершается в состоянии аффекта. Но что такое большинство художников, как не аффективные натуры? И разве певцы не относятся к числу художников?
— Позже дирижер признался, что часто сожалел о том, что теряет самых одаренных певцов после отбытия ими наказания. Однажды у него был басист с зычным голосом, который мог бы петь вместе с хором донских казаков. Другой заключенный, который убил мать и был его лучшим лирическим тенором, после освобождения сделал карьеру музыканта в Риме.
— Это могло бы стать основой новеллы или даже оперы: тюремный дирижер настолько влюбляется в голос, что подстрекает его обладателя пойти на преступление, дабы заполучить его в хор. К слову, такого рода талант часто передается из поколения в поколение. В нашей семье не только я писал стихи. Мои братья Эрнст и Херманн тоже были заражены лихорадкой поэзии, как и моя невестка Фридолина. Видите ли: такой романтизм может распространяться как эпидемия. Еще при жизни братьев Шлегелей, Тика и Новалиса из них вышли чудесные многолетние цветы, в выращивании которых роль женщин была не меньше, чем мужчин.
ХХХХIII
8. апреля 1955
Страстная пятница
Херизау
В марте поступили тревожные сообщения. Вальзера пришлось доставить в больничную палату из-за пневмонии, вызванной гриппом. Высокая температура и кровянистая мокрота; быстрое снижение жара благодаря лечению пенициллином, затем рецидивы с повышением температуры. Врачи рекомендуют мне гулять с ним только по территории лечебницы.
Как же я удивлен, что Роберт в черном пальто стоит на вокзале! Но он, смеясь, соглашается идти медленнее обычного. Мы неспешно поднимаемся к лесу к руинам, которые посетили в прошлый раз. Этот путь особенно им любим. Поднимаясь, он тяжело дышит; за всю трехчасовую прогулку он, вопреки привычке, выкуривает всего две сигареты. Когда я сообщаю, что недавно меня пригласили в Варшаву, Москву, Иркутск и Пекин, выясняется, что среди наших общих фаворитов — Записки из Мертвого дома Достоевского. Роберт с умилением вспоминает эпизод, в котором грубые каторжники из жалости сбрасывают с вала степного орла, у которого подбито крыло и который прожил с ними три месяца, и смотрят с тоской, как он убегает прочь по осенней степи...
Роберт сообщает, что с большим удовольствием перечитал четырехтомный роман В угловом окне хамбургского матроса и хозяина гостиницы Фридриха Герштэккера, а также Детей капитана Гранта Жюля Верна. На новость, что молодой английский поэт Кристофер Миддлтон, преподаватель литературы в Лондоне, с восхитительной чуткостью перевел на английский язык Прогулку и Кляйста в Туне, он отвечает односложно: «Так, так!»
Перед отъездом я посещаю д-ра Штайнера, который говорит, что настоятельно советовал Роберту не покидать территорию лечебницы. Однако тот настоял на том, чтобы встретить меня на вокзале. Поскольку состояние его сердца внушает опасения, он рискует при сильном напряжении получить сердечную недостаточность. На мой вопрос, был ли Роберт во время недомогания более доверчив к медсестрам, чем к остальному персоналу и пациентам, он отвечает: нет, чаще всего он отворачивался к стене и, несмотря на жажду, отказывался от соков. По его мнению, воды вполне достаточно.
XXXXIV
17. июля 1955
Занкт Маргретен — Вальценхаузен — Вольфхальден — Райнек
Физкультурный праздник в Цюрихе. Кажется, весь город навеселе. Молодые парни босиком плетутся по Банхофштрассе, распевая йодлем, задирая женщин и отпуская неуклюжие штуки. Такое чувство, что лишь алкоголь высвобождает в народе талант к клоунаде и детским маскарадам. Угнетает народная радость от самого захудалого ярмарочного китча и безвкусицы: тирольские шляпки, плюшевые куклы, пивные кружки en miniature и т. и; не утешает и то, что отсутствие чувства стиля переросло в международную эпидемию.
Над сочно-зеленым, напитанным дождем пейзажем — голубовато-белое небо; между Цюрихом и Вилем иногда опускается рваная пелена тумана. Поезд полупустой. В Госсау Роберт с некоторой колкостью спрашивает, куда мы едем. Я отвечаю: «В Занкт Маргретен!» Он становится молчаливым и размышляет, что я замышляю. Наконец он спрашивает: «Позавтракаем там?» Да, конечно, я тоже голоден. Во время завтрака в привокзальном буфете разговор идет туго. Затем мы по крутому склону поднимаемся через лес к Вальценхаузену, останавливаемся перед романтическим ручьем и начинаем говорить о Воскресении Толстого. Богатая тема. Мы единодушны в том, что это позднее произведение, созданное под давлением греха молодости (будучи молодым офицером, Толстой соблазнил служанку в доме тетки и оставил ее в нищете), принадлежит к числу священных книг человечества. Я напоминаю Роберту о поразительной сцене, в которой князь Нехлюдов принес Масловой, ожидавшей отправки в Сибирь, известие, что суд отказал ей в помиловании. Он весь на взводе. Но когда надзиратель сообщает ему, что Маслову перевели из госпиталя обратно в тюрьму за то, что она вступила в связь с фельдшером, его чувства остывают. Он холодно с ней здоровается, и она краснеет, поскольку догадывается о причине его отчужденности (лишь позже князь узнает, что она яростно сопротивлялась фельдшеру, пытавшемуся ее изнасиловать, и, следовательно, совершенно невиновна). Борьба князя со своими демонами — одна из многих психологических глубин, которые следуют в этом романе друг за другом. Роберт вспоминает пьющего водку рабочего, который едет с князем одним поездом в Сибирь и говорит ему и другим пассажирам 3-го класса в ответ на их неодобрительные взгляды, что когда он пьет, это видят все. Но когда работает — этого никто не замечает.
Возможно, чтобы вызвать у меня раздражение, Роберт уничижительно отзывается о проститутках, к числу которых принадлежит и Маслова, одобряя строгость англичан: по приговору суда там несколько дней тому назад была повешена работница бара, застрелившая неверного возлюбленного. От женщин нужно со всей придирчивостью требовать приверженности семейным ценностям. Я говорю, что Толстой судил менее сурово, ведь именно Маслова проявила подлинное человеколюбие и пошла на жертву, выйдя замуж за нелюбимого Владимира Ивановича, чтобы подарить князю свободу. Так мы и спорим, в т. ч. о процитированной Толстым фразе Торо, согласно которой в государстве, где все еще есть рабы, каждый честный гражданин должен сидеть в тюрьме.
Постепенно Роберта придавливает дневная жара. Он идет все медленнее и погружается в молчание. Он внезапно останавливается, почти лишенный сил. Он бурчит, что у него свело ноги, но не хочет ни сесть, ни лечь. Разгневанный, он размахивает руками, словно желая отбиться от невидимого врага, пытается приседать и совершает неловкие движения вправо и влево. Помочь ему не дозволяется. У Вольфхальдена судороги возвращаются, так что он сам предлагает дойти кратчайшим путем до вокзала или автостанции. Я спрашиваю пожилую женщину, которая выглядывает из ткацкой мастерской, где ближайшая железнодорожная или автобусная станция, намекая на то, что моему спутнику трудно идти. Роберт вполголоса ругается, когда женщина показывает нам пешеходную дорожку, ведущую в Райнек. Но, осторожно спускаясь, он говорит успокаивающе: «Иногда все же стоит быть дружелюбнее к людям!»
Обед в Ochse в Райнеке. Пиво нагоняет на нас сон. Мы дремлем до прибытия поезда и в купе чувствуем себя будто спросонья. Его состояние тяжелее, чем я думаю? Меня переполняет тревога. Его последние слова при прощании: «Вы видели небесные краски Боденского озера?»
