Игры в бисер - Александр Александрович Генис
Пастор Герберт Пэйдж, высокий, молодой, спортивный, одетый в безукоризненный костюм, в белой сорочке с изысканно подобранным галстуком, не походил на фанатика, но службу вел как шаман. Пэйдж метался на подиуме словно ураган. Свою проповедь он пел и выкрикивал. Слова сливались то в стон, то в гимн. Намокла рубашка, почернел от пота элегантный итальянский пиджак. Не выпуская микрофона, пастор беззаветно доводил себя до изнеможения. Неистовый танец его молитвы загипнотизировал прихожан, и они участвовали в радении душой и телом: пели, хлопали в ладоши, разражались криками восторга. То и дело кто-то пускался в пляс. Самые неистовые впадали в транс. Одна нарядно одетая старушка в особой воскресной шляпке билась, упав на пол. Ее заботливо поддерживали внуки. Искусно разжигая паству, Пэйдж накалял зал. Когда напряжение достигло предела, он замер на месте. Сквозь него, казалось, прошла электрическая искра. Конвульсивно дергаясь, пастор принялся проникновенно и торжественно выкрикивать несуществующие слова на “ангельских языках”.
Не умея разделить чужой энтузиазм, я – единственный в церкви – смотрел на происходящее со стороны и сидя. Буря чужих эмоций меня скорее угнетала, чем вдохновляла. Но это была моя проблема. Остальные, смеясь и плача, испытывали глубокий восторг. Я никогда не видел столь открытого проявления религиозного чувства, способного, как оно, собственно, и должно, буквально вывести человека из себя.
Когда мы покидали церковь, со мной прощались как с родным, ставшим свидетелем высокого праздника. Важно сказать, что в церкви белых было двое. Я и персонаж с наивной картины, старательно изображавшей сразу всю священную историю: Саваоф, Адам с Евой, Христос с Богоматерью – все, разумеется, черные. Зато белее лилии был джентльмен в райском саду. Лакированные ботинки скрывали копыта, фрак – хвост, цилиндр – рога, во рту у него была толстая сигара, из кармана вываливались зеленые доллары.
Австралийские аборигены, сохранившие самые древние представления о потустороннем, считали, что души умерших восходят на облака, откуда иногда возвращаются на землю, но в таком случае меняют цвет кожи и становятся белыми. Когда коренные жители Австралии впервые встретились с европейцами, они сочли их всех выходцами с того света.
2. Эмигранты
Обнаружив, что даже у черта есть национальность или хотя бы раса, я навестил столицу американской нечисти. Она расположена в поселке Сонная Лощина на берегу Гудзона, неподалеку от Катскильских гор. В 1645 году здесь поселились первые европейцы, подданные Новой Голландии. Через двадцать девять лет эти земли отошли англичанам, но на карте остались прежние названия, в меню – приторные пышки, в могилах – предки. На замшелых надгробиях еще можно различить имена с приставкой “ван”, но одна могила выглядит оживленной. Возле нее снимаются поклонники, прижимающие к груди книги лежащего под плитой Вашингтона Ирвинга.
Первый американский писатель ввел национальную версию сверхъестественного в литературный обиход Нового Света, ибо разделял потребность молодой страны в корнях. Взявшись за эту задачу, Ирвинг открыл голландцев и написал героикомический эпос нидерландской Америки, которая “зиждилась на широкой голландской основе безобидной глупости”. Отчасти описав, отчасти выдумав предысторию Америки, Ирвинг снабдил ее тем, без чего не обходился Старый Свет, – нечистью, с которой мы приучились жить со времен питекантропов. (Даже сегодня в Исландии, знаменитой не только вулканической, но и сверхъ- естественной активностью, прямая дорога часто вдруг виляет, чтобы объехать жилище эльфов. Местные в них уже не верят, но еще не хотят беспокоить.)
Вторая колонизация Америки, свидетельствует Ирвинг, позволила заселить ее не только бледнолицыми, но и их фантазиями: “…корабль доставил из какой-то старой, одержимой призраками европейской страны целую колонию зловредных духов”.
Однако прижиться они смогли лишь в глуши голландской Америки. Голландцы Ирвинга, как старосветские помещики, сидят на месте, ненавидят прогресс и не хотят меняться, как это происходило в местах, не подходящих для призраков. Именно оттуда, из остальной Америки, в рассказе Эдгара По явился черт, чтобы разрушить идиллию голландского городка Школькофремен, где не верят, что “по ту сторону холмов хоть что-нибудь есть”. “Жеманный франт” во фраке, “с аккуратными папильотками в волосах”, напоминающими рога или скрывающими их, взобрался на колокольню и проделал с башенными часами “что-то неподобающее”. В полдень они пробили тринадцать раз, чем скомпрометировали предыдущие двенадцать ударов.
Проделка черта навсегда разрушила правильную размеренность безгрешной жизни, которую вели голландские поселки, где все менялось так медленно и неохотно, что, живя в одном из них, Рип ван Винкль умудрился проспать американскую революцию.
3. Соотечественники
Американские призраки обычно являлись людям на корабле с саваном вместо паруса. Чаще всего в Новом Свете привидениями служили жадные бюргеры, павшие солдаты, иногда без головы, и пираты, зарывшие сундуки с награбленным в укромном местечке, ставшем со временем островом сокровищ под названием Манхэттен.
В мире русской нежити всё иначе. В него меня ввел Синявский, который сам был похож на домового, книжки подписывал “с лешачиным приветом” и щедро делился опытом обращения со сверхъестественными, но привычными существами.
По Синявскому, русская нечисть была не грозной, а домашней, вроде мышей или тараканов. Андрей Донатович клялся, что встретил водяного, странствуя на байдарке по северным озерам, и научил, как привязывать домового к стулу, чтобы тот отдал спрятанную вещь.
– Только не забудьте отвязать, когда найдется, – предупреждал он, и я не забываю.
Даже отечественные черти, как пишет о них лучший знаток вопроса дореволюционный писатель- этнограф Сергей Максимов, не отличались ни щегольством, ни мужеством: во время грозы они прячутся за спиной мужиков, пугаясь молнии. Живут в неприглядном болоте, потому что привыкли. Хромают, ибо упали с неба. Людям вредили по мелочам, придумав чай, картофель и пиво.
У каждого русского духа – своя специализация. Водяные женятся на утопленницах, обожают раков и угрей. Банники парятся по ночам – в четвертую смену, для чего им оставляют веник и мыло. Но чаще всего в лесистой стране встречались лешие. Еще хорошо, что заблудившимся легко было с ними справиться: чтобы найти тропу, достаточно сменить обувь с левой ноги на правую. Все черти безмерно азартны, но лешие хуже других, ибо они играют в карты на зайцев и белок.
“По рассказам старожилов, одна из таких грандиозных игр велась в 1859 году между русскими и сибирскими лешими, причем победили русские, а продувшиеся сибиряки гнали затем из тайги свой проигрыш через Тобольск на Уральские горы…”
Ближе других нам домовые. Осевшие лешие, они привязываются к дому, как кошки, с которыми у них много
