Игры в бисер - Александр Александрович Генис
5. Горы
Чтобы примазаться к старости, мне надо забраться повыше, буквально. В горах ведь все работает иначе, хотя и понимаешь это не сразу. Сперва идет лес, потом – луга, затем – мох и лишайник. Постепенно радуга живого прячется в призме, оставляя глазу одну слепящую белизну снега. Отсюда открывается другая перспектива, особенно если ничего не видно, кроме тумана.
Вершина хороша тем, что она всегда располагается на пороге. Тут уже не живут, но отсюда еще можно вернуться – не таким, каким поднимался. Словно третий акт шекспировской трагедии, горы обнажают смысл первых двух, меняют нас навсегда и готовят к общему для всех финалу, если повезет – с катарсисом.
Горы, как старость, полезны тем, что они всё наводят на резкость. Стоя на вершине, будто монета на ребре, чувствуешь себя внутри приключенческого романа, который вечно топчется на пороге между жизнью и смертью, как мушкетер или Джеймс Бонд.
Каждый, кто пробовал, знает, что спускаться не проще, чем подниматься: и ноги скользят, и новый груз найденного наверху тянет к земле. Этот путь описал Искандер. Прожив по-кавказски долгую жизнь, доверху наполненную смешным и горьким, он всем нам дал совет.
“…Надо, – писал он, – дойти до крайнего пессимизма, заглянуть в мрачную бездну, убедиться в том, что там ничего нет, и потихоньку возвращаться обратно. След, оставленный этим обратным путем, и будет настоящим юмором”.
В горах, однако, обходятся без метафор. Бездна тут настоящая. И “юмор” приходит, когда мы пятимся в долину, ощущая неловкую смехотворность тех усилий, которые затратили на подъем туда, где ничего нет.
Вверху все видится не таким значительным, как внизу: цели представляются сомнительными, задачи – сиюминутными, средства – какие подвернутся, но точку все равно ставить рано.
Несколько лет назад мне распилили грудь, чтобы добраться до сердца. Отойдя от наркоза, я надеялся, что оказался достаточно далеко, чтобы набраться новых знаний, но ничего умного с операционного стола не вынес.
– Смерть, – вспомнил я рыцаря из “Седьмой печати”, – еще по эту сторону жизни, и о той она знает не больше нашего.
От Бергмана я с благодарностью перебрался к Куросаве и сквозь дыхательную трубку во рту сам себе сказал: “Мададаё”. В моем случае это означает, передирая и перевирая латинскую пословицу, “пока дышу, пишу” или “пока пишу, живу”, что, в сущности, одно и то же.
Нью-Йорк
Февраль 2022 – август 2023
