Исаак Гехтман - Золотая Колыма
Вся бараборская артель имеет чистого дохода, за вычетом неприкосновенных фондов, полтораста тысяч рублей. Это выходит, примерно, по две тысячи рублей на работника или по пять-шесть тысяч рублей на юрту.
А ведь год еще не кончен. Впереди еще богатая охота на лисицу, белку, росомаху.
…Темнеет. Оставляя селение, мы идем из отдаленной юрты через реку Ланковую. Навстречу нам на широких охотничьих лыжах, осторожно переступая, как бы приплясывая слегка на снегу, идет старый тунгус. В руках у него лисьи капканы. На глазах у старика черные очки.
Этот старик был слеп в течение десяти лет. Он потерял зрение от запущенной трахомы. Недавно сюда приезжала, совершая объезд кочевий, Пшеничнова, талантливый и известный всем кочевникам врач Магаданской больницы.
Пшеничнова разыскала этого старика, сделала ему операцию, и старик стал видеть.
Вдали светятся огни возвышающегося над рекой большого здания интерната. Они горят теплым светом в синеватом морозном тумане, окутывающем Ланковую, как маяк радостной советской культуры.
СИГЛАНСКАЯ БАНЯ
Василий Иванович Мурашев был сильно озабочен. Из Магадана он получил телеграмму:
«Вам увеличен план добычи морского зверя. Мобилизуйте усилия. Организуем экспорт морзверя».
В Сигланской бухте охота на морского зверя шла полным ходом. Андрей Бабцев, лучший охотник Сиглана, соревновался с Гавриилом Павшиным. Охотники вошли в азарт. Бабцев, одетый в белый халат и белые оленьи торбаза, с винчестером в руках полз по льду бухты. Острые глаза его чуть не за километр уже улавливали маленькую нерпичью голову или лахтачий глазок.
Нерпа ударяла головой о нижнюю поверхность льда и горячим дыханием протаивала круглое отверстие. Быстро и ловко обводя мордой вокруг отверстия, она расширяла его настолько, что могла протиснуться всем корпусом, выползти на лед и с наслаждением валяться под лучами теплого весеннего солнца. Андрей подстерегал именно этот момент. Как только нерпа или лахтак выползали наверх, он вскидывал винчестер и метким выстрелом укладывал зверя.
Бригада Андрея явно побеждала в соревновании. К четырем часам дня он набил шестнадцать нерп, акиб и лахтаков. Павшин убил всего одиннадцать штук. Он хмуро наблюдал за подсчетом добычи у Бабцева.
— Что ж ты, Гавриил? — сказал ему Мурашев. — Отстал, братец, отстал. Андрей тебя сегодня кругом объехал.
Гавриил расстроенно повел плечами:
— Сегодня, начальник, зверь нет, его не ходи на меня. Я знай, почему его не ходи. Андрей вчера шаман ходил, его прощал зверя. Плохо.
Мурашев развел своими огромными руками. Стоя на глыбе льда, он начал говорить, как на собрании ячейки, в которой был парторгом:
— Такой разговор с твоей стороны, Гавриил, есть не что иное, как отрыжка проклятого прошлого… Какой может быть контакт между паразитом и обманщиком шаманом и ходом зверя по побережью? Зверь ходит от морских течений и прочей климатической метеорологии. Ежели к тебе зверь не идет, стало быть, ты место не то выбрал. Я ж тебе говорил, не надо так близко лезть к Андрею. Обошел бы бухту и бил зверя с подветренной стороны!.. Я давеча на той стороне тридцать шесть лунок на льду насчитал… Странные у тебя, Гавриил, понятия, а еще активистом считаешься! Интересно, за чем на сегодняшний день смотрит ваш комсорг?! Как видно, плохо он ведет работу среди масс.
Гавриил молча и недоуменно смотрел на Мурашева.
— Дай, пожалуйста, «мина» бутылку, — виновато произнес он. — Завтра пойду — медведя три штуки убью…
— «Мина» не дам, — сердито ответил Мурашев. — Сахар дам, чай дам, крупчатку дам, табак дам. — Помолчав, он добавил: — Граммов сто и «мина» дам, на дорогу, а больше не дам.
Он вытащил блокнот и написал Гавриилу квитанцию в кооператив комбината на выдачу припасов и ста граммов спирта, Гавриил весело осклабился, спрятал квитанцию поглубже в ватную кацавейку и ушел. А Мурашев продолжал свой обход по рыбалкам стойбища. В этом побережном тунгусском стойбище он жил уже больше года. Уже больше года назад, как Мурашева вызвали с обувной фабрики в Центральный комитет партии и сказали:
— Ну вот, Мурашев, назначаем тебя на работу. Поедешь на Колыму, в Дальстрой. Там нужны крепкие рабочие ребята, хорошие партийцы.
Мурашев удивленно посмотрел на говорившего:
— Да я и не знаю, где она, эта самая Колыма!.. Признаться, не слыхал отроду. К тому же и специальность у меня городская. Я ж обувник-обтяжечник, на сапожной фабрике работаю. Откуда там сапожные фабрики на Колыме?..
Говоривший строго, но с симпатией посмотрел на Мурашева.
— Специальность у тебя, товарищ Мурашев, и другая есть, — сказал он. — Ты — большевик. Стало быть, эта твоя специальность везде пригодится, особенно в таком крае, как Колыма.
И Мурашев поехал в далекий путь по Сибири, Тихому океану, Охотскому морю, по ранее неведомым ему местам. В Магадане директор Дальстроя, отправляя Мурашева в Сиглан руководить сельхозкомбинатом, напутствовал его:
— Ты, Мурашев, не опасайся. Это, как сказать, дело простое. Тут самое важное — иметь чутье, а ты парень рабочий, с пути не собьешься. — И добавил: — Да и хватит тебе с кожей-то возиться. Ты лучше с людьми повозись. Люди-то там тоже, как сказать, вроде сыромятной кожи, никак не обделаны. Вот ты их и обработай.
Так Мурашев начал работать в Сиглане. Стойбище Сиглан состояло из нескольких десятков юрт, выложенных из кольев, обмазанных глиной и обтянутых шкурой морского зверя. Жили в них оседлые тунгусы и несколько коряков. В юртах было грязно и дико: ни мужчины, ни женщины никогда не умывались, меховые шкуры носили на себе до тех пор, пока они не истлевали, спали вповалку на полу, в меховых «кукулях»…
Московскому рабочему-обувнику в таких условиях было вначале нелегко. Мурашев даже несколько растерялся. Но быстро оправился и начал энергично действовать: сколотил комсомольскую и партийную ячейки, быстро построил школу и привез в нее учительницу из Магадана, основал фельдшерский пункт. Он сам стал обходить юрты и приучать тунгусов к культуре, выдал им полотенца, мыло, зубные щетки.. В каждой юрте он для показа чистил зубы, и вскоре уже кое-кто стал следовать его примеру.
Позже Мурашев часто сидел в конторе и обдумывал свою заветную думу: как бы поскорей выстроить в Сиглане хорошую баню с полком, горячим паром и березовыми вениками. Мурашеву и самому хотелось, как бывало, попариться в жестоком жару, но больше всего хотел он приучить к бане тунгусов. Баня, по соображениям Мурашева, должна была стать могучим фактором культуры и приучить тунгусов и коряков к гигиене.
Вскоре баню уже начали строить, но подготовка к рыбной путине не позволяла отрывать рабочую силу на ее постройку. И все-таки Мурашев пользовался каждой свободной минутой, чтобы достроить баню. В столярной уже готовили для нее старые чаны из-под тузлука. Мурашев хотел непременно вставить в них краны, чтобы вода текла в шайки, как в известных Сандуновских банях Москвы. По вечерам он сам ходил в слесарную и гнул краны из старой водопроводной трубы, какими-то судьбами попавшей в Сиглан. Под конец Мурашев объявил в стойбище субботник по достройке бани.
Тунгус Гавриил Павшин в это время был на охоте. Он пропадал в тайге четыре дня, а на пятый на оленях подъехал к конторе и привез туши трех убитых медведей.
— Хороший охота был, начальник! — с гордостью сказал он Мурашеву. — Три медведь привез и еще чытыри тайге закопал. Посылай колхозников везти.
Гавриил был знаменитым охотником на медведей. Ему случалось ходить на зверя с одним широким желобчатым ножом. Подойдя вплотную к медведю, Гавриил дожидался, пока тот станет на дыбы. Тогда он нагибался, бросался под брюхо медведю, распарывал ему ножом живот до кишек и молниеносно проскакивал под задними ногами смертельно раненого зверя. На такую охоту отваживалось всего несколько тунгусов-охотников на всем побережье.
Мурашев осмотрел убитых зверей. Это были довольно крупные колымские бурые медведи с пушисто-серебристой шкурой. Глаза у всех медведей были выковыряны ножом и зашиты красной толстой ниткой. Мурашев укоризненно посмотрел на Гавриила.
— Опять ниткой глаза зашил. Ну что с тобой, чудаком, делать буду? А я, ведь, тебя хотел в колхозную школу отправить.
Гавриил смущенно оправдывался:
— Его нельзя, начальник. Очень много медведь сразу ходил. Целый семейства. Один медведь — тогда можно не зашивать ниткой глаз. А тут целый семейства. Она все сразу смотри — кто убил. Плохо мне будет потом. Медведь много родственник. Он меня потом убивать будет. Нельзя не зашивай глаз, когда, целый семейство…
Мурашев сердито поскреб затылок, потом махнул рукой и расхохотался:
— Экую дичь порет! Целое семейство! Смотреть будут!.. Да ведь они же дохлые, кто тебя смотреть будет — ты ли убил или кто другой?.. — Он обнял Гавриила за талию. — Ну, пойдем в контору. Буду тебе квитанцию писать за медведей. Ты теперь разбогатеешь: новую цену управление прислало. Полагается тебе за каждую шкуру пятьдесят рублей, да за мясо куча денег… А политнеграмотность твою я сам ликвидирую. Самое главное, Гавриил, тебе надо в баню ходить. Соскоблишь с себя грязь и суеверия всякие с грязью смоешь. А на сегодняшний день это главное.
