Три эссе. Об усталости. О джукбоксе. Об удачном дне - Петер Хандке
Можете ли вы припомнить удачный день? Наверное, большинство ответит утвердительно. Что ж, продолжим. «Удачный» или просто «прекрасный»? «Удачный» или — что также случается довольно редко — «беззаботный»? Удачный — это такой, что просто пролетел без проблем? Различаете ли вы счастливые и удачные дни? Одно ли и то же для вас говорить об удачном дне из прошлого, воскрешая его в памяти, и — сию же минуту, без промедления, пока время не внесло своих изменений, вечером этого дня, подходящий эпитет для которого не «завершенный» или «прожитый», а именно «удачный»? Отличается ли удачный день от безмятежного, счастливого, насыщенного, активного дня или того дня, который ты сумел пережить, или дня, преображенного далеким прошлым, — иногда достаточно детали, чтобы день наполнился блеском славы, — или, возможно, от великого дня для науки, родины, народа, народов мира, человечества? (Взгляни вверх, на силуэт птицы на дереве; греческое «читать»[49] в посланиях апостола Павла буквально означает «внимать кверху», «узнавать кверху», глагол без императива, но звучащий как требование или призыв? А еще колибри в южноамериканских джунглях, стоит им покинуть спасительную крону, раскачиваются в воздухе, подражая падающему листу, чтобы обмануть хищных грифов…) Да, удачный день не похож для меня на остальные; он значит для меня больше. Удачный день — это всегда нечто большее. Он больше, чем «тонкое наблюдение», «дальновидный шахматный ход» (даже выигранная партия), «удачное первое восхождение в зимних горах», нечто иное, чем «удавшийся побег», «успешная боевая операция», «удачно сложившиеся отношения», любое из «выгоревших» дел; он не зависит от ловкого мазка кисти или меткой фразы и не должен увенчиваться стихотворением, что «удалось за какой-то час спустя долгие годы»! Удачный день не похож ни на что. Он неповторим.
Может ли стать в нашу эпоху темой (или сюжетом) везение в один-единственный день? Вспомни, как раньше верили в «счастливое мгновение», которое могло определить «всю жизнь». Вера? Представление? Идея? Встарь, пас ли ты овец на склонах Пинда, прогуливался ли под стенами Акрополя или возводил стены на каменистых плато Аркадии, тебе приходилось считаться с божеством счастливого мгновения или атома времени, в любом случае — с божеством, у которого, в отличие от других греческих богов, не было ни облика, ни истории: само счастливое мгновение являло свой, постоянно меняющийся, облик и одновременно рассказывало, сейчас, сейчас и только сейчас, свою историю, и это божество счастливого мгновения, Кайрос, было явно могущественнее всех казавшихся незыблемыми богов — всегда здесь, всегда исполненное силы. Но в конце концов был низложен — или нет? кто знает! — и он, ваш бог «сейчас» (и взглядов, которые встретились, и облаков, которые, только что бесформенные, вдруг приняли какую-то форму, и выцветшего камня, который вдруг заиграл красками, и, и…), свергнут последующей верой — не в подвиг, не в образ, не в идею, но верой, «вызванной любовью», верой в новое Творение как исполнение мгновений и времен через воплощение, смерть и воскресение Сына Божьего и тем самым — в так называемую вечность; в благую весть, провозвестники которой одним говорили, что она не от мира сего, а другим — что уверовавшие в нее вкусят не мгновения философии, но эоны или даже всю вечность религии. Затем настал, освобожденный как от божества счастливого мгновения, так и от Бога вечности, пусть и без особого рвения низвергнуть обоих, период третьей власти, посюсторонней, откровенно светской, со ставкой — что ваш культ Кайроса, эллины, к чему ваше небесное блаженство, христиане и мусульмане? — на нечто среднее, на удачу моего здесь-и-сейчас, на личную удачливость. Вера? Мечта? Видение? Скорее всего, по крайней мере в начале этого периода, именно ви́дение, присущее тем, кто разочаровался во всех религиях; что-то вроде навязчивого дневного сновидения. Если отныне ничего нельзя помыслить надо мной, возьму-ка я от жизни всё. Период этой третьей власти был превосходен и словом, и делом: геркулесов труд, всемирное движение. «Был?» Значит, время той власти миновало? Нет, идея деятельной и потому удачной жизни, конечно, по-прежнему в силе и всегда будет плодотворной. Только, похоже, к этому уже нечего прибавить: эпопеи и авантюрные романы первопроходцев, которые отважно воплощали детскую мечту о подвигах, уже написаны и послужили образцом для современного представления об удачной жизни — во всяком случае, как вариация формулы «посадить дерево, родить ребенка, написать книгу», — можно разве что в качестве комментария, вскользь, мимоходом упомянуть о странных отклонениях, например об учителе из пригорода, который верит в то, что он всю жизнь будет любить жену, от случая к случаю пишет в местную ежемесячную газету рецензии на спектакли и фильмы, не имеет никаких планов на будущее (ни дерева, ни ребенка, ни книги) и, начиная со своего тридцатилетия, вот уже два дня рождения подряд с огоньком в глазах говорит гостям, что жизнь его определенно удалась (по-французски это звучит куда более зловеще: «j’ai réussi ma vie» — «я преодолел свою жизнь»? «одолел»?). Движет ли им эпохальное ви́дение удавшейся жизни? Или это опять вера? Прошло немало времени, но и сейчас, что бы ни случилось, на вопрос гостей последовал бы прежний уверенный ответ. Значит, вера. Но во что? Что могло произойти с этой молодой, удавшейся жизнью?
Ты намекаешь, что твой так называемый удачный день, в отличие от удачно сложившейся жизни, дает сегодня больше, чем всякие комментарии, конспекты или пародии? Разве речь не о девизе золотого века Римской империи, «carpe diem»[50], который нынче, спустя две тысячи лет, мог бы с одинаковым успехом служить как маркой вина, так и надписью на футболке или названием ночного клуба? (Все зависит от того, как переведешь: «Используй день» — как это истолковал деловой век? «Расточай день» — когда он становится одним неповторимым, безмерным благоприятным мгновением? или «Пусть день принесет плоды» — и старое изречение Горация неожиданно перекликается с моей сегодняшней проблемой?) Так что же такое удачный день — потому что до сих пор ты лишь пытался прояснить, чем он не является? Где, при всех твоих отступлениях, пространных рассуждениях, углублениях в детали, твоей вечной нерешительности, останавливающей тебя при малейшем душевном порыве, твоем вечном возвращении к началу, та линия красоты и грации, которая, как ты намекал, и символизирует удачный день и, как предполагалось, должна была придать направление этому эссе? Когда, вместо того чтобы чертить робкие зигзаги по краям, обводить дрожащей рукой границу кажущейся все более бессодержательной вещи, ты наконец подступишься, нанизывая предложение за предложением, к легкому
