Чтоб услыхал хоть один человек - Акутагава Рюноскэ

Что касается в этой связи смысла выражения «слишком хороший», хотя я его никогда не употреблял, но думаю, оно означает прямо противоположное тому, что выражается словами: «нечто, превосходящее мастерство». Если это так, то речь явно идёт о «плохом», а не о «слишком хорошем». Или, точнее говоря, в произведении не удалось создать высказывания, в котором нерасторжимо соединены содержание и мастерство. Но точно так же критическое суждение, выраженное словами: «нечто, превосходящее мастерство», – обычная метафора, и ничего более. Фактически это мастерство, напоминающее «нечто, превосходящее мастерство». А это уже можно назвать словом «хороший».

Если же попытаться найти другой смысл в словах «слишком хороший», то возможно лишь одно толкование: критики, употребляющие это выражение, отрицательно относятся к мастерству. Поскольку речь идёт о вопросе, что хорошо и что плохо, они, разумеется, вправе использовать такое выражение. Но в этом случае, чтобы сохранить своё доброе имя, им лучше не пользоваться выражением «слишком хороший», которое может быть истолковано превратно.

Здесь я хотел бы вернуться к вопросу таланта – в отличие от мастерства слово «талант» изначально несёт в себе некую похвалу, сочетающуюся с порицанием, вот в чём сложность. У меня такое впечатление, что нередко «талантливый человек» употребляется даже как синоним понятия «легкомысленный человек». Поэтому все априори убеждены, что нет никакого смысла рассуждать о такой пустой вещи, как талант. В самом деле, любое произведение, несущее на себе печать таланта, достойно того, чтобы ругать его, – в этом никто не сомневается. Всё же споры критиков, третирующих талант (фактически всё ясно и без споров, отсюда неизбежна ненужная ругань), слишком уж, думается мне, жаркие. Было бы ужасно, если бы, ругая произведения с подобных позиций, критики дошли до такой вульгарности, что приклеили бы ярлык «неудача» произведениям Осанаи Каору-куна, а вслед за ним – Танидзаки Дзюнъитиро-куна, Сатоми Тона-куна, Сато Харуо-куна, Кумэ Масао-куна. Ведь их произведения так или иначе талантливы – это факт. Опасаюсь только, вдруг слово «талантливый» и на этот раз воспримут как «легкомысленный». Чуть отвлекусь от своих изысканий и скажу: пустое возвеличивание себя равносильно тому, что христиане у нас на Востоке в средние века слово Deus переводили известным им словом «Бог» и как Бога причисляли к буддам, бодхисаттвам, вообще ко всему сонму своих божеств – вот к чему может привести гипноз слова.

В чём талант названных мной писателей? В том, как отмечает критик в журнале «Тэйкоку бунгаку» за прошлый месяц, что они разные, каждый из них индивидуальность, и я не собираюсь это оспаривать. Но если всё же попытаться найти у этих разных писателей некую общую особенность, она, мне кажется, может быть сформулирована весьма коротко. Эти писатели рассматривают человеческую жизнь в особом ракурсе. Что находит определённое отражение и в выразительных средствах. А если сделать ещё один шаг, то можно сказать, что эта особенность находит отражение в стиле. Возникший некогда вопрос о «многомерном выражении» (поскольку не я выдумал этот неологизм, не могу сказать, насколько он точен) фактически рождён определёнными особенностями произведения с точки зрения выразительных средств. (Это относится и к неомастерству, и к школе неомастерства.) В общем, талант в моем понимании может быть истолкован только таким образом.

Однако если истинная сущность таланта такова, то приручить его совсем не так просто, как думают критики. Недавно среди некоторых из них стали раздаваться голоса, точно ударами в гонг пытаются отогнать талант-саранчу: идите к реализму. Но он столь же неподходящее оружие для приручения таланта, как в прошлом «объективное и плоскостное изображение»[44]. Факт, что реализм и талант не вытекают автоматически один из другого, осознать не так просто. Раньше чем приступить к его детальному рассмотрению, взглянем, что представляет собой сам призыв: идите к реализму, в чем он правилен и в чём ошибочен.

Призыв «идите к реализму» не означает, разумеется, что речь идёт о реализме, близком натурализму, поскольку никто не собирается открывать в Японии филиал золаизма. Я прочёл в журнале «Синсёсэцу» за прошлый месяц литературный обзор Хоммы Хисао «Романтизм или реализм?». (К сожалению, других работ, зовущих к реализму, под рукой не оказалось.) В нем говорится: «Истинный реализм – это искусство, глубоко усвоившее так называемые принципы реального бытия Гюйо. Искусство, которое позволяет нашим глазам, усвоив принцип реального бытия, проникнуть в пласты, ушедшие от всего привычного, традиционного. Искусство, проникающее в действительность. Искусство последовательного, неразрывного с действительностью реализма». Утверждать, что истинный реализм – это искусство последовательного, неразрывного с действительностью реализма, равносильно утверждению: гений – это гениальный человек, что несколько комично. Но суть рассуждений Хоммы-куна понять не так уж сложно. Не знаю, как в других вопросах, но в определении реализма Хомма-кун принадлежит к нашей партии, он утверждает, что истинный реализм стремится проникнуть в реальное бытие – это искусство, которое призвано в первую очередь удовлетворить наши важнейшие требования. Со всем этим я полностью согласен.

Однако, прислушиваясь к призыву «идите к реализму», Хомма-кун, вооружённый этой формулировкой, с одной стороны, нападает на романтизм, а с другой – призывая как можно скорее идти к реализму, активно поощряет «натурализм в нашей стране, являющийся главным течением реализма». Были ли изначально несовместимы реализм и романтизм – это весьма сомнительно, но я на время оставлю в стороне этот вопрос и подниму другой – идею Хоммы-куна, что романтизм никуда не годен. Правда, по сравнению с реализмом, которому он даёт ясное и чёткое определение, эта его идея предстаёт в несколько расплывчатом виде – коротко его точка зрения сводится к двум моментам: во-первых, отстаивание романтизма сегодня – анахронизм и, во-вторых, романтизм «представляет собой искусство, призванное вульгарными фантазиями распалять интерес», это «обыкновенная развлекательная литература», «обыкновенная дилетантская литература» – таковы его обвинения романтизма. Рассмотрим их, начав для удобства со второго. Если романтизм, как утверждает Хомма-кун, действительно такой «изм», от него нужно решительно отказаться. Я не сомневаюсь, что и в этом, как и в определении реализма, мы принадлежим к одной партии. Но его утверждение, что романтизм всего лишь «обыкновенная развлекательная литература», – это уже нечто иное. В чем же причина того, что Хомма-кун так резко нападает на романтизм? Сколько я ни листал его «Литературный обзор», ответа на свой вопрос, как ни прискорбно, так и не получил. Лишь в одном месте было сказано: «Я отвергаю романтизм в старом смысле этого слова». Это наводит на мысль, что романтизм в старом смысле этого слова – «обыкновенная развлекательная литература»; но то, что романтизм – великое духовное движение XIX века – нельзя называть «обыкновенной развлекательной литературой» (даже если с позиций сегодняшнего дня он достоин определённой критики), ясно и без того, чтобы «проводить новое исследование историко-литературного значения всего, что включает в себя слово «романтизм». Помимо этого, Хомма-кун не утруждает себя никакими доводами, прибегая в качестве доказательств к таким безапелляционным выражениям, как «безусловно», «неоспоримо». Как бы «безусловно» это ни было для самого Хоммы-куна, поскольку читатели могут не принять его утверждений, Хомма-кун как критик нисколько не нанёс бы ущерба своему авторитету, если бы объяснил, что он имеет в виду. Но поскольку его рассуждения не дают возможности легко понять причину нападок на романтизм, лучше отказаться пока от дискуссии и выслушать первую из приводимых им причин: «Говорят о реализме, говорят о романтизме в истории современной литературы, но когда речь идёт об историко-литературном значении, которое включают в себя эти слова, то и без того, чтобы проводить новое исследование, неоспоримым представляется факт, что основой литературы новейшего времени является не романтизм, а реализм. Следовательно, раздающееся сегодня требование идти к романтизму, как его обычно понимают историки литературы, есть явный анахронизм». Приведённая цитата показывает, что статья весьма эмоциональна и могла бы стать весьма значительным явлением, но лишь в том случае, если бы отвечала одному из двух условий. А именно, если бы Хомма-кун либо доказал, что в сегодняшних литературных кругах существует тенденция «требовать идти к романтизму, как его обычно понимают историки литературы», либо признал, что господствующий сегодня в литературе романтический дух – абсолютно то же самое, что романтизм, как его обычно понимают историки литературы. Если первое – истинно, то и я охотно присоединяюсь к Хомме-куну в критике этого анахронизма. По мере моих сил я вслед за ним пойду в наступление на романтизм подобно Генриху Фоссу, выступившему против братьев Шлегель. Так что и в этом пункте Хомма-кун, несомненно, принадлежит к нашей партии, но, как я вижу, ни в Японии, ни на Западе не находится тех, кто сегодня «безусловно требует идти к романтизму». Если же я просто недостаточно осведомлён, то пусть Хомма-кун ещё раз поучит меня. Хотя должен сказать, что до сегодняшнего дня никаких соображений на этот счёт я от него не услышал. Итак, мне не остаётся ничего иного, как перейти ко второй причине. Мысль Хоммы-куна весьма смелая, но, чтобы обосновать её – поскольку не признается различий в романтизме каждой эпохи, – приходится утверждать, что это явный анахронизм, хотя обновление этого «изма» идёт в истории литературы обычным путём. По-моему, на это намекает и сам Хомма-кун. Но представлять требование идти к романтизму как анахронизм только на основании известного в истории литературы факта, что после романтизма возник реализм, равносильно тому, чтобы назвать требование идти к реализму, что делает сам Хомма-кун, анахронизмом только на основании того, что после реализма возникли символизм и так называемый неоромантизм. Если это не нанесёт ущерба природной скромности Хоммы-куна, я бы сравнил его с Гёте – то, что он в последние годы жизни следовал классицизму, можно с полным основанием назвать анахронизмом, исходя лишь из известного в истории литературы факта, что после классицизма возник романтизм. Такая дилемма, разумеется, комична.