Лицом к лицу. О русской литературе второй половины ХХ – начала ХХI века - Олег Андершанович Лекманов

31 Люцифер

32 Вверх тормашками

33 Во  помойную яму

34  с какашками!

35 А  кто с  ним якшается,

36 Тот сам так называется![143]

Как обычно у Кибирова, чтобы правильно понять стихотворение, читателю обязательно нужно восстановить в памяти его цитатный фон(д). В данном случае это сделать совсем несложно: подобно программной кибировской поэ ме «Кара-барас!», «Дразнилка» густо насыщена реминисценциями из советской детской – официальной и неофициальной – поэзии, переплетенными с подтекстами из Нового Завета. Цитаты из других источников располагаются, скорее, на периферии смыслового поля стихотворения[144].

Эквиритимически первые строфы «Дразнилки» (1—14) совпадают с классическим стихотворением Корнея Чуковского «Барабек. Английская песенка. Как нужно дразнить обжору», с которым у нашего стихотворения имеются важные смысловые пересечения (у Чуковского «Скушал церковь», а в финале «живот болит!», что в разных смыслах предвещает финальное кибировское «Во помойную яму / с какашками»):

БАРАБЕК

Английская песенка

(Как нужно дразнить обжору)

Робин Бобин Барабек

Скушал сорок человек,

И  корову, и  быка,

И  кривого мясника,

И  телегу, и  дугу,

И  метлу, и  кочергу,

Скушал церковь, скушал дом,

И  кузницу с  кузнецом,

А  потом и  говорит:

«У  меня живот болит!»[145]

Подтекстом для 19–21 строк «Дразнилки» послужил отрывок из «Крокодила» того же Чуковского:

Все от  страха дрожат.

Все от  страха визжат.

Лишь один

Гражданин

Не  визжал,

Не  дрожал —

Это доблестный Ваня Васильчиков.

Он  боец,

Молодец,

Он  герой

Удалой:

Он  без няни гуляет по  улицам[146].

Также в качестве строительного материала для своего стихотворения Кибиров использовал одну всем известную детскую считалку (для 13 строки):

Шишел-мышел,

Пёр(д)нул, вышел[147],

одну уже после написания кибировского стихотворения в грустном контексте воскресшую «антидразнилку» (для 35–36 строк):

Кто так обзывается,

Тот сам так называется! —

и две дразнилки. Для 5–6 строк:

Воображала хвост поджала

И в  уборную сбежала.

Как ракета полетела

И  ужасно напердела! —

и (для 30–34 строк):

Раз, два, три, четыре,

Пять, шесть, семь,

Восемь, девять, десять.

Царь хотел меня повесить.

Но  царица не  дала

И  повесила царя.

Царь висел, висел, висел,

Да в  помои залетел,

Все помои облизал,

А  спасибо не  сказал.

При этом 30–34 строки кибировской «Дразнилки», возможно, восходят и к следующему фрагменту из стихотворения М. Цветаевой «Квиты: вами я объедена…» (учитывающему, в свою очередь, процитированную выше детскую дразнилку про помои):

А  чтоб скатертью не тратиться —

В  яму, место низкое,

Вытряхнут (вас всех со  скатерти:)

С  крошками, с огрызками[148].

Другие «детские» источники стихотворения – это название игры «Царь горы» (для 9—10 строк); зарифмованная присказка девочки Маши из сказки «Маша и медведь» (для 15–16 строк); отсылка к заглавию если не для, то про детей написанного романа У. Голдинга «Повелитель мух» (для 29 строки) и, наконец, нравоучительный отрывок из поэмы С. Михалкова «Дядя Степа – милиционер»[149]:

В  «Детском мире»  – магазине,

Где игрушки на  витрине, —

Появился хулиган.

Он  салазки опрокинул,

Из  кармана гвоздик вынул,

Продырявил барабан.

Продавец ему:  – Платите! —

Он в  ответ:  – Не  заплачу!

–  В отделение хотите? —

Отвечает:  – Да, хочу!

Только вдруг у  хулигана

Сердце екнуло в  груди:

В  светлом зеркале Степана

Он  увидел позади.

–  В отделение хотите?

–  Что вы! Что вы! Не  хочу!

–  Деньги в  кассу заплатите!

–  Сколько нужно? Заплачу!

Постовой Степан Степанов

Был грозой для хулиганов[150].

Столь же очевидно, что в 19–26 строках «Дразнилки» травестировано главное евангельское событие, а 3–4 строки перекладывают на язык детской поэзии отрывок из 12 главы Апокалипсиса:

7. И произошла на небе война: Михаил и Ангелы его воевали против дракона, и дракон и ангелы его воевали против них,

8. но не устояли, и не нашлось уже для них места на небе.

9. И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый диаволом и сатаною, обольщающий всю вселенную, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним (Откр. 12: 7–9).

Заметим в скобках, что кибировский оборот «хулиганство прекратил», взаимодействуя с отмеченным выше подтекстом из Михалкова, позволяет поэту совместить высокое (метафизическое) с протокольно-милицейским, плакатным.

Зачем автору «Дразнилки» понадобилось переводить Евангелие на язык детской поэзии? Чтобы это прояснить, приведем ответы Кибирова на два вопроса, заданные ему на встрече с читателями 24 апреля 2008 года. Первый вопрос и первый ответ:

– Что является лейтмотивом вашей поэзии?

– Лейтмотивом моей поэзии является искреннее служение Истине, Добру и Красоте. (Аплодисменты.) Это не шутка, я так считаю.

Второй вопрос и второй ответ:

– Вы полагаете, что писать для детей сложнее, чем для взрослых?

– Я полагаю, гораздо сложнее. Это моя мечта – написать настоящие детские стихи. И я сейчас пытаюсь это сделать, но боюсь, не получится. Мой любимый поэт – Корней Иванович Чуковский. Совершенно блистательные стихи, совершенство, все от «Мойдодыра» до этих маленьких[151].

«Бедное мужество музыки»: о поэзии Сергея Гандлевского

Есть несколько проверенных способов составления «краткого путеводителя» по творчеству того или иного поэта. Один из них – разговор о ключевых, часто повторяющихся в стихотворениях поэта мотивах: ведь недаром же он возвращается к ним снова и снова.

Есть такие мотивы и у Сергея Гандлевского. Не буду сейчас претендовать на исчерпывающую полноту, а просто перечислю некоторые из них. Это мотивы скитаний по огромной стране, мельканья киноленты, сна, зеркала, первого снега, музы и музыки…

Вот об эволюции мотива музыки у Гандлевского я и поговорю чуть подробнее, одновременно попытавшись обозначить главные вехи творческого пути поэта.

Программное