Юмор императоров российских от Петра Великого до Николая Второго - Арсений Александрович Замостьянов

— Совсем не то, государыня. — перебил ее моряк.

— Как это?

— Совсем не так было.

— Но именно так сказано в донесении.

— Мало ли что говорится в донесениях. А вот как было. — и моряк рассказал по-своему ход сражения и действия своего корабля.

Императрица с кротостью выслушала его рассказ и с добродушною веселостью примолвила: — Есть русская пословица: кто лучше знает, тому и книги в руки.

…Когда императрице представили пожилого генерала Фёдора Шестакова, она высказала удивление, что видит его в первый раз. Генерал в ответ брякнул: «Да ведь и я, матушка, тоже вас не знал!». Её ответ острословы пересказывали десятилетиями: «Ну, меня-то, бедную вдову, где же знать! А вы, Фёдор Михайлович, всё же генерал!». Такие байки — конечно, не документ. Но отзвуки истории в них сохраняются, а документы лгать умеют не хуже анекдотов.

Екатерине, как водится, приписывают немало афоризмов, доказать происхождение которых невозможно. Говорят, именно императрица первой произнесла: «Победителей не судят» — когда ей предложили наказать генерала Суворова, который, нарушая приказ командующего, разбил турок при Туртукае… С тем же Суворовым связана и самая известная екатерининская реприза. Обед во дворце. Стол уставлен яствами, и только граф Рымникский демонстративно сидит перед пустой тарелкой. «Суворов у нас великий постник. Нынче сочельник — и до первой звезды он есть не станет», — разъяснил ситуацию Потёмкин. Екатерина что-то шепнула пажу — и вскоре он поднёс полководцу футляр с бриллиантовой орденской звездой. «Теперь-то вы можете разделить с нами трапезу?» — спросила Екатерина.

Это из вороха легенд. Но несомненно, что она умела демонстрировать снисходительность и терпимость. «Я хвалю громко, а браню потихоньку, с глаза на глаз», — таков был принцип бережливой екатерининской кадровой политики. Её юмор оптимистичен, жизнелюбив. Даже в дурном Екатерина находила почву для радости — по крайней мере, иронической: «Меня обворовывают точно так же, как и других, но это хороший знак и показывает, что есть что воровать». Если бы она впадала в нытьё и поддавалась тревоге, вряд ли достигла бы императорской короны, не имея для того изначальных оснований…

Императрица бывала и несправедлива у Суворову. После поимки Пугачева и участия в умиротворении мятежных сел, Александр Васильевич ожидал награды. Но Екатерина в записке Потемкину сделала поспешный вывод: «Суворов тут участия более не имел, как Томас, а приехал по окончании драк и по поимке злодея». Томасом звали любимую левретку Екатерины, маленькую собачку.

Но в 1794 году, когда нужно было подавлять восстание Тадеуша Костюшко в Польше, Екатерина вымолвила: «Я посылаю в Варшаву две армии. Одну — из войск, другую — Суворова». И он не подвел. Как писал Державин, «Шагнул — и царство покорил». Увы, с этой одой случился казус, обидный для поэта. Когда Василий Попов — секретарь императрицы — читал ей новое произведение Державина, он ошибся. У поэта было:

А Попов прочел:

То есть, мол, хватит, довольно, можно и остановиться. Чистое якобинство! Конечно, императрица прогневалась, и уже отпечатанные экземпляры оды были заперты в одной из комнат дворца…

На закате лет императрица почти потеряла слух, не понимала музыки, но по-прежнему любила ее слушать и приказывала своему последнему фавориту, князю Платону Зубову, устраивать у нее квартеты и комнатные концерты. Прослушав однажды квартет Гайдна, она подозвала Зубова и сказала ему на ухо:

— Когда кто играет соло, то я знаю, что как кончится, ему надо аплодировать, но в квартете я теряюсь и боюсь похвалить некстати. Пожалуйста, взгляни на меня, когда игра или сочинение требует похвалы.

Старушка милая жила…

Эпоха Просвещения пронизана ностальгией по идеалам античности. Екатерина, оставаясь христианкой, не принимала апологии страдания. И намеревалась провести земную жизнь в трудах и наслаждениях. Она отдавала должное церковной жизни, усердно изучала православные традиции, без которых невозможно было стать настоящей русской царицей. Посещала монастыри, молилась перед чудотворными иконами. Но это не мешало ей (как и некоторым другим ключевым деятелям той эпохи) видеть красоту рационализма.

Она была земной женщиной, не любила обременительных «последних» мыслей и заботилась о душевном комфорте, который связывала, прежде всего, с ироническим восприятием реальности.

Не могла существовать без любовников, придумывая для себя на этот счет наивные оправдания.

Пушкин, рассуждая о Екатерине, почему-то впадал в несвойственное ему ханжество. Тут, скорее всего, не обошлось без семейных счётов. Но он прочувствовал, что даже для разговора о последних минутах Екатерины лучше всего подходит интонация добродушного