Газета Завтра Газета - Газета Завтра 317 (52 1999)
Вторая ошибка — очень часто внимание такого автора концентрируется вовсе не на спорте как таковом, а на сопутствующих ему, нередко случайных факторах. В результате, сделав в начале своего исследования пару реверансов в сторону "приятного времяпрепровождения" и "оздоровительного воздействия" спорта, он скатывается на широкий путь критики и тонет в море таких "ужасающих проблем спорта", как коммерциализация, допинг, растущая элитарность и отрыв от народа, дегуманизация и ставка на результат, вандализм фанатов и проч. Неудивительно поэтому, что подобные статьи, начинаясь "за здравие" — с мысли о том, что спорт есть одно из самых отличительных явлений ХХ века — кончаются "за упокой": констатацией его теперешнего "беспросветного кризиса".
Спорт есть феномен гораздо более сложный, непонятный и глубокий, чем многие себе представляют. У спорта есть своя тайна, своя метафизика, своя эзотерическая область, проникнуть в которую гораздо более интересно, чем поверхностно рассуждать об "этом жестоком мире, где властвуют деньги и амбиции".
Вот две цитаты, которые, при некоторой их максималистской общности, выражают противоположные отношения к спорту.
"Серьезный спорт не имеет ничего общего с честной игрой. Он замешан на ненависти, зависти, хвастовстве, неуважении ко всем правилам и садистском удовольствии от созерцания насилия: другими словами, это война минус стрельба". Ее автор — философ-антиутопист Джордж Оруэлл.
"Тут некоторые думают, что каждый матч — это вопрос жизни и смерти. Я глубоко разочарован таким легкомысленным подходом к футболу". Это сказал Билл Шанкли, пожалуй, самый гениальный футбольный тренер в истории Англии.
Из этих фраз отчего-то очень хочется разгадать именно вторую: что заставило Шанкли произнести свои слова? Постараемся отыскать ответ.
Начнем с того, что спорт — это целостный организм. Его нельзя делить на профессиональный, любительский и прочие "спорты", поскольку подобные деления условны и никак не объясняют того великого священного трепета, что происходит в душе спортсмена — неважно: набивающего шишки на "Лужниках" или во дворе, тренирующегося в "Динамо" или в школьном зале. Этот трепет и жар души всегда один и то же, не зависит от уровня и престижа соревнований, от половых или возрастных различий: он кроется в таких глубоких и неясных вещах, как искренность, воля, подвиг и триумф.
Спорт — это прежде всего явление иррациональное. Спорт неразумен, излишен, не нужен и не понятен с точки зрения выживания человека и человечества. Спорт запределен и потусторонен. В толстых научных журналах чаще всего говорят не о спорте, а об его общественно значимых функциях. Главными из них называют заместительную и оздоровляющую. Мол, благодаря первой человек в спортивном состязании сбрасывает излишки агрессивности, разрушительной энергии, избыток страстей — этому раньше служили бои гладиаторов. С помощью же второй он, дескать, укрепляет свой организм физически. Однако ни та, ни другая "функции" спорта не выдерживают критики.
У человека ХХ века было гораздо больше, чем во все прошлые времена, возможностей как следует "оттянуться" на ниве жестокости и насилия, однако спорт, как мы его знаем — целиком и полностью явление нашего сурового ХХ века. Затем, согласитесь, разрушительная энергия быстрее всего найдет свое применение именно в областях разрушения — от той же войны до хулиганства и вандализма, но никак не в таком созидательном процессе, каким является всякое спортивное состязание (отъявленные хулиганы — всегда плохие спортсмены). Наконец, аналогия с гладиаторами и древнеримскими цирками может объяснить лишь одну составляющую спорта — страсти болельщиков, но никак не объясняет, почему сотни миллионов людей сами становятся — на десятки лет или пару часов — спортсменами.
Что касается оздоровления организма, то давно ясно — спорт, с его дикими нагрузками, травмами, спецрежимом, — не самое лучшее для этого средство.
Конечно, этими двумя "функциями" дело не ограничивается. Говорят, например, о сплачивающем качестве спорта, о его мобилизующем, организаторском начале, о его отвлекающем от более насущных вопросов характере, о его коммерческой составляющей или просто как о примере досуга. Однако ни одно из этих свойств не может выделить спорт из целого ряда других феноменов культуры, а следовательно, никак не объясняет его. А главное, подобные социологические формулы никогда не объясняют того блеска в глазах и скрежета зубов, той упоительной борьбы и мучительных напрасных стараний, того торжества победы и слез отчаяния, какие есть только в спорте.
Таким образом, вряд ли можно разумно объяснить с точки зрения функционирования общества, зачем существует спорт. Прояснить ситуацию смогут лишь неясные, томительные вздохи по поводу тайных струн человеческой души, загадок его характера, иррациональных чаяний и стремлений. Что и требовалось доказать.
ЕСТЬ ЕЩЕ ОДНА СТОРОНА спортивного иррационализма, которая, примелькавшись, почти не бросается нам в глаза. По большому счету, зрелище, в котором 22 взрослых мужчины на полном серьезе и совершенно не естественными с точки зрения строения человеческого организма движениями пинают ногами (!) мяч, а еще 100 тысяч напряженно взирают на это с трибун, а еще 100 миллионов не отрывают глаз от телевизоров, заходятся в экстазе радости или горя, седеют от напряжения, делают ставки, лезут в петлю, стреляют друг друга в зависимости от исхода матча и даже начинают войны (как в случае с Сальвадором и Гондурасом), — подобное зрелище было бы признано примером величайшего безумия человеком века XVI или просто индивидом, совершенно трезво смотрящем на вещи. Точно так же "ненормальны" и все прочие виды спорта: их правила как будто нарочно закрепляют в списке своих базовых движений или действий только такие, которые не встречаются в обычной человеческой жизни. Возьмите любой вид спорта: от пинг-понга до шахмат — и в каждом из них действия спортсмена уникальны, не встречаются больше нигде. И наоборот, как бы захватывающе ни выглядели, к примеру, копание картошки, приготовление пищи или даже охота на дикого зверя, эти занятия никогда не станут видами спорта именно по причине их обыкновенности и естественности.
Даже такие вроде бы простые вещи, как ходьба, бег, прыжки, плавание, верховая езда, стрельба, приобрели в спорте совершенно иной комплекс движений и навыков, несвойственных обычному, неспортивному человеку. В этом плане со спортом могут сравниться лишь танец, цирк и некоторые религиозные ритуалы; и неудивительно, что по крайней мере лучшие проявления танца давно превратились в такие виды спорта, как художественная гимнастика и фигурное катание, а конкурсы бальных танцев стремительно приближаются к понятию спорта.
Здесь важно иметь в виду, что, совершая некоторое продолжительное время нехарактерные для организма действия, человек сознательно достигает серьезных изменений в области психики (наиболее ярко это проявляется в религиозных ритуалах и, в частности, в шаманской практике). В этом плане спорт есть самый настоящий трамплин в некоторые измененные состояния сознания. Говоря иначе, человек с помощью спорта превозмогает всеохватывающую, деспотичную, опостылевшую реальность, от которой раньше было некуда скрыться, и переходит в свободный полет, в некое запредельное существование.
Таким образом, спорт начинается там, где кончается привычное, рационализированное течение человеческой жизни. Тут мы подошли к другому важному свойству, характеризующему спорт как феномен. Выразим его так — время останавливается, и мир замирает, когда начинается спорт.
Термин "остановки мира" еще недостаточно изучен; и в основном он употребляется применительно к искусствам. Человек, приходящий в театр или консерваторию, в идеале отстраняется от всякой жизненной кутерьмы и приобщается к "вечному". Однако театр, да и все пластические искусства, — это все-таки условность, игра в "как бы", показная ненатуральность, искусственное действо, тогда как спорт — это очищенная, сверхконцентрированная искренность. Это правда в чистом виде, которая так привлекает болельщика.
Кроме того, в подобных случаях зритель, сопереживая игре актеров и даже испытывая катарсис, остается лишь посторонним, пассивным соучастником театрально-мистического акта. Иное дело спорт — здесь человек сам выходит на арену, и все его чувства и переживания усиливаются многократно.
И это уже не бегство от мира! Метафорически выражаясь, человек с первой секундой матча или соревнования намеренно обращает мир в камень, чтобы посостязаться с ним. Слабо ему или нет? Человек говорит миру: "Стоп! Давай сразимся!" — и мир на час-два откладывает в сторону свои вечные козни и ловушки, принимает вызов человека и честно сражается с ним по незыблемым правилам до чьей-то победы. Это как контрольная проверка на прочность — себя и мира — в режим которой человек входит по своему усмотрению, когда он готов и полон сил, — единственный, пожалуй, противовес невообразимому множеству проверок, которые обрушивает на нас эта лукавая повседневность.
