Джейкоб Аппельбаум - Шифропанки: свобода и будущее Интернета
ДЖЕЙКОБ: Уточнение: когда ты говоришь о частном бизнесе в Великобритании, ты имеешь в виду, что этому провайдеру принадлежат все коммуникации, оптоволоконные соединения и т. д. – или же что он использует ресурсы государства? Кто выдает ему лицензию на беспроводную передачу? Государство с ним вообще не связано? Есть ли у этого провайдера обязанность заботиться о клиентах?
ЖЕРЕМИ: У таких провайдеров есть лицензии. То ли власть, то ли бизнес меняют архитектуру интернета – вместо единой универсальной сети нам предлагают балканизированное множество маленьких субсетей. Мы все время обсуждаем глобальные проблемы, будь то летящая в тартарары финансовая система, или коррупция, или геополитика, или энергетика, или экология. Сегодня, когда человечество столкнулось с такими проблемами, у нас есть глобальное средство связи, благодаря которому улучшились коммуникация, распространение знаний и участие в политических и демократических процессах. Я подозреваю, что глобальная универсальная Сеть – единственный инструмент, каким мы располагаем, чтобы решить глобальные проблемы, поэтому битва за свободный интернет – наша главная битва, и мы все здесь несем ответственность за ее исход.
ЭНДИ: Я полностью согласен: нам нужно убедить людей в том, что интернет – это универсальная сеть со свободным потоком информации; нам нужно не просто констатировать данный факт, но и обличать компании и провайдеров, которые предлагают нечто, называющееся интернетом, но на деле им не являющееся. Однако мне кажется, что мы не ответили на ключевой вопрос, касающийся фильтрации данных. Я приведу пример проблемы, которую нам необходимо решить. Лет десять назад мы протестовали против так называемых умных фильтров компании Siemens. Это одна из крупнейших телекоммуникационных фирм в Германии, производитель разведывательного ПО. Siemens торговал программами-фильтрами, которые позволяли, например, сделать так, чтобы работники данной фирмы не могли зайти на сайт профсоюза и прочесть о своих трудовых правах. Кроме прочего, эти фильтры блокировали и компьютерный клуб Chaos, что нас очень расстроило. Якобы у нас имелся «преступный контент» или что-то такое. Мы подали на Siemens в суд. А на выставке решили организовать большой митинг протеста и окружить стенды Siemens, чтобы люди шли через нас, как через фильтр. Забавно было то, что мы объявили об акции на нашем сайте, чтобы привлечь максимум народа, а работники Siemens ни черта о ней не знали – они использовали те же программы-фильтры и не могли прочесть предупреждение, хотя мы и не думали его скрывать.
ДЖУЛИАН: Пентагон установил у себя фильтры, не пропускающие любое электронное письмо со словом WikiLeaks. Работающие по делу Брэдли Мэннинга следователи, разумеется, рассылали имейлы о WikiLeaks за пределы Пентагона, но не получили ни одного ответа – система отфильтровала все письма, в которых содержалось это слово [125] . Государство национальной безопасности может сожрать само себя.
ЭНДИ: Что возвращает нас к главному вопросу: существует ли такая штука, как информация с негативным воздействием? Или, с точки зрения общества, нужна ли нам цензура в интернете, потому что она полезна для общества в целом? Даже если мы говорим о детской порнографии, можно сказать: «Погодите, детская порнография высвечивает проблему – насилие над детьми, а чтобы решить проблему, мы должны иметь о ней представление».
ДЖЕЙКОБ: Детская порнография доказывает, что совершено преступление.
ДЖУЛИАН: Нет, она служит поводом для лоббистов.
ЭНДИ: Это, конечно, самый радикальный подход, но если мы говорим о нацистах или о чем-то еще, нам нужно как-то называть то, о чем идет речь. Семейные люди спросят себя: «Разве не лучше для общества отфильтровывать всякую дрянь, чтобы сосредоточиться на чем-то хорошем? Или фильтры ограничивают нашу способность видеть проблемы и решать их?»
ЖЕРЕМИ: Думаю, цензура – это точно не решение. Говоря о детской порнографии, мы не должны даже употреблять слово «порнография» – речь идет о совершении преступления, о насилии над детьми. Нужно найти сервер, отключить его, вычислить людей, загрузивших в него контент, определить, кто именно создал этот контент, кто совершил насилие над детьми – вот что важнее всего. И если тут замешана преступная группа, коммерческая сеть и т. д., следует арестовать преступников. А мы, когда принимаем законы – у нас во Франции есть закон, дающий МИДу административную власть решать, какие сайты необходимо блокировать, – никак не мотивируем правоохранительные органы находить тех, кто создает преступный контент. Мы говорим: «Ах, давайте закроем всем доступ к плохому контенту», – словно можно решить проблему, закрыв глаза тому, кто на нее смотрит. С этой точки зрения, я думаю, достаточно сказать одно: мы все согласны с тем, что такие фотографии нужно убирать из Сети.
ДЖЕЙКОБ: Извини, но меня всего выворачивает. Весьма огорчительно слышать от тебя подобные доводы. Меня реально тошнит, потому что ты только что сказал: «У меня есть право демонстрировать власть над другими людьми, и я хочу использовать эту власть, чтобы уничтожить историю». Может быть, я в данном случае покажусь экстремистом – как и во многих других случаях, само собой, – но я рискну сказать то, что скажу. Это пример, демонстрирующий, как уничтожение истории оказывает нам медвежью услугу. Благодаря интернету мы поняли, что в обществе бушует эпидемия насилия над детьми. Мы поняли это по детской порнографии – думаю, лучше называть ее эксплуатацией детей; мы увидели доказательства. Прятать их, уничтожать их – я думаю, абсурдно, ведь они позволяют многое понять про общество в целом. Скажем, можно узнать – после того как я закончу это предложение, мне не сделать карьеру в политике, однако против правды не попрешь, – можно узнать, кто именно производит детскую порнографию и кто становится ее жертвой. Игнорировать проблему невозможно. Нужно сделать все, чтобы обнаружить корень зла, то есть тех, кто эксплуатирует детей. По иронии судьбы здесь нам пригодятся технологии слежения: преступник опознаётся по лицу и идентифицируется по метаданным на фотографиях. Уничтожать снимки, создавать правила игры, при которых вот это можно уничтожать, а вон то – нет, создавать организации, осуществляющие цензуру и полицейский надзор, – значит идти по скользкой дорожке, а она, как мы видели, привела нас прямо к копирайту, к другим системам надзора и слежки.
Именно потому, что борьба с детской порнографией – дело благородное, нам нельзя искать легких путей. Может, надо пытаться раскрывать преступления и помогать тем, кто стал жертвой, даже если это обойдется нам дорого. Может, нужно не закрывать глаза, а открыто сказать: вот огромная проблема для общества – и она проявляется в интернете особенным образом.
Когда компания Polaroid стала выпускать фотоаппарат Swinger для моментальных фотоснимков, с его помощью тоже совершались такого рода преступления. Но это не значит, что нужно уничтожать технику или следить за ней. Нужно находить и наказывать преступников на основании технически задокументированных улик. Не следует набрасываться на технику и вредить обществу в целом. Если мы говорим об авторах детской порнографии, давайте поговорим и о полиции. Во многих странах правоохранительные органы притесняют людей на регулярной основе. Думаю, в интернете больше злоупотребляющих властью полицейских, чем тех, кто выкладывает детскую порнографию.ДЖУЛИАН: Почти определенно больше.
ДЖЕЙКОБ: Мы знаем, что в мире есть N полицейских и что X из них нарушали этические требования к профессии, причем по-крупному. Если взглянуть на историю движения «Захвати» (Occupy), мы это увидим. Должны ли мы подвергать Сеть цензуре только потому, что нам известно: да, некоторые полицейские – плохие парни? Должны ли мы вредить полиции и не давать ей делать полезную работу?
ДЖУЛИАН: Есть еще проблема повторной виктимизации, когда сам ребенок – в детском возрасте или когда он уже стал взрослым – или те, кто с ним общается, видят фотографии, на которых запечатлено преступление.
ДЖЕЙКОБ: Пока копы рыщут по Сети, мой удел – повторная виктимизация.
ДЖУЛИАН: Ты мог бы говорить о повторной виктимизации, если бы, например, увидел фотографию, на которой тебя бьет полицейский. Я бы сказал, что важнее защищать неприкосновенность истории, чтобы в будущем люди точно знали, что происходило в нашу эпоху; повторная виктимизация случается, но вводить из-за этого цензуру, которая уничтожит большие куски истории, – значит расписаться в том, что мы не можем справиться с проблемой, потому что ее не видим. В 1990-е годы я давал связанные с интернетом консультации австралийским полицейским, которые преследовали педофилов, – подразделению по борьбе с сексуальной эксплуатацией детей штата Виктория. Этих копов фильтры в интернете отнюдь не радовали: когда детской порнографии в Сети не видно, исчезает лобби, благодаря которому полиция получает средства на борьбу с педофилией.
