Джейкоб Аппельбаум - Шифропанки: свобода и будущее Интернета
Давайте я расскажу, как соприкоснулся с историей Надми Аучи. В 1990 году, когда Ирак вторгся в Кувейт, разразилась первая война в Персидском заливе. В изгнании и после возвращения на родину правительству Кувейта требовались деньги, и оно стало продавать разные активы, включая заводы по переработке нефти за пределами страны. Бизнесмен Надми Аучи, иммигрировавший в Великобританию в начале 1980-х годов из Ирака, где он был крупной шишкой в клике Саддама Хусейна, сыграл в той сделке роль посредника, и впоследствии его обвинили в причастности к хищению 118 миллионов долларов в форме незаконных комиссионных. Это оказалось крупнейшее расследование дела о коррупции в послевоенной Европе. В 2003 году Аучи судили за мошенничество – его дело стало известно как «скандал с компанией Elf Aquitaine». Невзирая на это, Аучи зарегистрировал через люксембургский холдинг более 200 компаний – и еще больше через Панаму. Сегодня он участвует в послевоенных иракских сотовых контрактах и ведет бизнес по всему миру [108] .
Американец Тони Резко, собиравший средства для кампании Барака Обамы, когда тот баллотировался в Сенат, – старый друг Аучи. Миллиардер его финансировал. Как Аучи, так и Резко вели дела с экс-губернатором Иллинойса Родом Благоевичем. Резко и Благоевич были осуждены за коррупцию, Резко в 2008-м, а Благоевич в 2010–2011 годах (после того как ФБР перехватило телефонный разговор, в ходе которого Резко пытался продать бывшее сенатское кресло Обамы). В 2007–2008 годах, когда Обама боролся за то, чтобы стать кандидатом в президенты от Демократической партии, американская пресса принялась изучать его связи. Они навели справки о Резко и выяснили, что он имеет отношение к покупке дома Барака Обамы. В 2008 году, незадолго до суда, Резко получил от Аучи 3,5 миллиона долларов, о чем не сообщил суду, хотя обязан был сделать это, – за что его и посадили. Американские СМИ обратили внимание на Аучи, а он поручил британской адвокатской конторе Carter-Ruck провести агрессивную кампанию и изъять статьи 2003 года о скандале с Elf Aquitaine и о приговоре, вынесенном во Франции. Эти действия по большому счету были успешными. Аучи обработал британские СМИ и даже американских блогеров – нам известно о дюжине изъятых из Сети статей. Бо́льшая их часть, включая материалы в архивах британских газет, испарилась, словно их и не существовало. Нигде нет сообщений типа «текст убран в связи с тем, что его содержание оспорено в законном порядке». Статьи исчезли и из реестров. Мы в WikiLeaks нашли их и опубликовали заново [109] .ДЖЕЙКОБ: Историю уничтожили.
ДЖУЛИАН: История с Аучи не просто изменена, она перестала существовать. Как говорил Оруэлл: «Тот, кто контролирует настоящее, контролирует прошлое, а тот, кто контролирует прошлое, контролирует будущее». Вот вам пример неотслеживаемого уничтожения истории на Западе, фактически – цензура после публикации. Самоцензура до публикации куда более опасна, но зачастую ее сложно отследить. Мы наблюдали это на примере с «Кабельгейтом»: WikiLeaks работает с разными СМИ по всему миру, и мы видим, кто именно подвергает наши материалы цензуре [110] .
Скажем, газета New York Times отредактировала телеграмму, согласно которой миллионы долларов были выделены на то, чтобы через действующие в Ливии нефтяные компании тайно влиять на занимающих видные посты ливийцев. В сообщении даже не указывались названия компаний, но New York Times убрала фразу «связанные с нефтью компании» [111] . Однако самый смак – это когда New York Times взяла сообщение о ядерной программе Северной Кореи на 62 страницах – о том, продавали корейцы ядерные ракеты иранцам или нет, – и вырвала оттуда два абзаца, чтобы доказать, что у Ирана есть ракеты, которыми можно ударить по Европе, в то время как в исходном тексте говорилось совершенно об обратном [112] .
Guardian отредактировала сообщение о том, что Юлия Тимошенко, бывший премьер-министр Украины, возможно, прячет свое состояние в Лондоне [113] . Эта же газета убрала утверждения о том, что казахстанская элита в целом коррумпирована – хотя там не называлось ни одного имени – и что коррупция коснулась как ENI, итальянской энергетической компании, действующей в Казахстане, так и British Gas [114] . В основном Guardian подвергала цензуре сообщения с обвинениями в адрес богатых персон, если только те не входили в список лиц, на которых газета должна нападать [115] . Например, в сообщении о болгарской организованной преступности назывался некий русский, и Guardian выставила его чуть ли не главным антигероем, хотя, кроме него, в сообщении упоминалось очень много организаций и людей [116] . Der Spiegel убрала абзац о канцлере Ангеле Меркель, в котором ни слова не было о правах человека, только о политике [117] . Таких примеров очень много [118] .ЭНДИ: Наше понимание свободы информации и свободного инфопотока – это в некотором смысле очень радикальная и новая концепция для планеты Земля. Я бы не сказал, что Европа тут сильно отличается от государств в других частях света. Есть страны с демократическим стержнем – это означает, что вы можете читать что угодно, знать что угодно и даже вести юридическую войну против цензурной инфраструктуры, что нереально в Саудовской Аравии или Китае, но это не значит, что в странах с демократическим стержнем цензуры нет вообще.
ДЖУЛИАН: Мой опыт говорит мне, что на Западе цензура куда более изощренна и многослойна – она умышленно пудрит людям мозги и уводит их от понимания того, что происходит на самом деле. Такая сложность нужна, чтобы отрицать существование цензуры в принципе. Ее можно представить в виде пирамиды. Из песка выглядывает только верхушка – но так и задумано. Эта верхушка – дела о клевете, убийства журналистов, видеокамеры, посылающие информацию военным, и т. д. – официально признаваемая цензура. Но это лишь мельчайший компонент цензуры вообще.
Под песком скрыт следующий слой – все те люди, которые не хотят светиться и практикуют самоцензуру, чтобы остаться в тени. Следующий слой – все виды экономических стимулов и покровительства, которые даются взамен согласия писать о тех или иных вещах. Следующий – экономика в чистом виде: ты освещаешь то, о чем говорить экономически выгодно, даже без учета предыдущего слоя. Следующий – предрассудки не слишком образованных читателей: с одной стороны, такими людьми легко манипулировать, всучивая им ложную информацию, с другой – им не расскажешь сложную правду, они ее не поймут. Последний слой – распределение информации: скажем, многие не в состоянии прочесть новость на другом языке. Когда Guardian редактирует сообщения «Кабельгейта», это второй слой.
Существование такой цензуры можно отрицать – либо ее нельзя отследить, либо нет инструкций, которые предписывают замалчивать такую-то информацию. Журналистам редко говорят, мол, не пиши то или не печатай это. Скорее журналист понимает, чего от него ждут, – он знает, в чем именно заинтересованы люди, которых нужно задобрить. Если журналист будет паинькой, его погладят по голове и вознаградят, в противном случае – не погладят и не вознаградят. Все очень просто. Мне нравится вот какое рассуждение: прямолинейная советская цензура, о которой так много кричали на Западе, – ночью люди в армейских сапогах приходят и уводят журналиста из дома – всего лишь сместилась на двенадцать часов. Теперь мы ждем светлого времени суток и средь бела дня отбираем дома у журналистов, когда они попадают в опалу и не в состоянии выплачивать долги. Журналиста уводят из дома, когда дом отбирают. Западное общество специализируется на «отмывании» цензуры и таком структурировании деятельности власть имущих, чтобы любое общественное высказывание, прошедшее через сито, никак не могло повлиять на истинный расклад сил в обществе, где все кому-то что-то должны. Этот расклад скрыт за многослойной сложностью и секретностью.ЭНДИ: Жереми говорил про педонацистов.
ДЖЕЙКОБ: Опять эти педонацисты.
ЖЕРЕМИ: Два всадника Инфокалипсиса в одном.
ЭНДИ: Педонацисты – отличное обобщение доводов в пользу цензуры в Германии, а частично и в Европе. Германия из-за исторического бэкграунда не желает видеть в Сети риторики ненависти [119] , и, конечно, если правительство говорит, что нужно ввести цензуру в интернете, чтобы победить педофилов, ему позволят делать что угодно. Есть рабочий доклад Европейской комиссии для внутреннего пользования о сохранении информации, и там сказано: «Следует больше говорить о детской порнографии, тогда народ с нами согласится» [120] .
ДЖУЛИАН: Расскажешь об этом чуть подробнее? Если мы хотим очистить интернет от какого-то одного сегмента, скажем, от детской порнографии, то, чтобы оградить от нее пользователей, нам нужно отслеживать деятельность каждого. Нужно создать соответствующую инфраструктуру. Мы должны практиковать массовую слежку и сформировать целую цензурную систему, чтобы убрать из Сети один сегмент.
ЭНДИ: По такой схеме работает весь механизм – например, так называемая система предварительной цензуры в Германии обязывает вас назвать лицо, которое несет юридическую ответственность за все, что вы публикуете. Грубо говоря, если вы публикуете какую-то информацию на бумаге или в интернете и не говорите, кто именно несет ответственность за контент, вы уже нарушили закон. Другими словами, власть перераспределяет ответственность, и, если кто-то нарушает закон, распространяя, например, детскую порнографию или риторику ненависти, всегда можно сказать: «Так, посмотрим, где этот парень живет, арестуем его и уберем дрянь из Сети».
