Эксперт Эксперт - Эксперт № 49 (2014)
figure class="banner-right"
var rnd = Math.floor((Math.random() * 2) + 1); if (rnd == 1) { (adsbygoogle = window.adsbygoogle []).push({}); document.getElementById("google_ads").style.display="block"; } else { }
figcaption class="cutline" Реклама /figcaption /figure
Ответы варьировались в зависимости от возраста и образования. Люди постарше, а равно и люди с низким образовательным уровнем в большей степени исходили из того, что обязанности по отношению к былой родине должны сохраняться и под новым небом; те, кто помоложе, а равно и более образованные скорее держались принципа Wessen Brot du isst, dessen Lied du singst — «Чей хлеб ешь, того и обычай тешь», считая его в общем-то нормальным или, по крайней мере, допустимым. То есть если новое ПМЖ собралось воевать с Россией (или пусть не воевать, а просто ожесточилось), значит, дозволительно соответствовать новым жизненным обстоятельствам. Таковы плоды просвещения, а также молодости.
Заметим попутно, что либо методика опроса ВЦИОМа не ловила еще один, диалектический, вариант, либо даже просвещенные респонденты к нему не прибегали. Имеется в виду проведение различия между Россией и российским начальством. То есть новое ПМЖ может сильно расходиться с его превосходительством, но это ничего не значит, ибо действия нового, благого, ПМЖ в конечном счете направлены ко благу России, так что никакой коллизии тут нет. Очевидно, целевую аудиторию «Эха Москвы» и «Дождя» ВЦИОМ не опрашивал.
Как бы то ни было, люди молодые и просвещенные в ходе опроса проявляли большую логическую последовательность. Если эмиграция не возбранена, то есть границы открыты и всякий желающий покинуть Россию может это сделать (как он зацепится на новом ПМЖ — это уже его забота), то с момента пересечения границы он отрезанный ломоть и вправе относиться к бывшей родине так, как ему заблагорассудится: «Нам так же чужды их печали, как мы и наши чужды им». «Должен» и «допустимо» теряют смысл не только в строго юридическом значении: эмигрант тот же иностранец, который здесь никому ничего не должен, — но и в нравственном. Если он добровольно возлагает на себя некоторые моральные обязательства в отношении бывшей родины, считая себя sui generis русским хуацяо, — очень хорошо. Если нет — значит, нет, с отрезанного ломтя какой спрос. Патетически же взывать к нынешнему жителю Массачусетса или Баден-Вюртемберга: «Ты же русский!» — какой, собственно, смысл? Он взрослый человек и сам решает.
Другое дело, причем находящееся явно за пределами компетенции ВЦИОМа, ибо он опрашивает только русских и только в России, — коллизии, возникающие при очевидном конфликте интересов между прежним и нынешним ПМЖ.
Длительное время — почти четверть века, с тех пор как граница открылась, вследствие чего сформировалась довольно обширная очередная, уже четвертая, эмиграция, — звучали рассуждения, что нынешняя эмиграция даже и не эмиграция вовсе, ибо квалифицирующим свойством эмиграции служит невозможность взять и вернуться домой, не подвергая себя чрезвычайному риску. Слово «эмигрант» предполагалось истолковывать в духе Франции конца XVIII в. или даже не перестроечного, а довоенного СССР, когда оно звучало приговором. Если же такого звучания нет, то нет и эмиграции, а есть лишь миграция в кардинально изменившемся мире. Теперь все глобальное, границы условны, ubi bene ibi patria, спасибо этому дому, пойдем к другому — и только старые и необразованные люди (см. опрос ВЦИОМа) склонны сакрализовывать госграницу. Оптимистический взгляд подкреплялся характером взаимоотношений между Россией и Западом. Не то чтобы народы, распри позабыв, в великую семью соединились — до этого было очень далеко, но противоречия до поры до времени держались под спудом.
Подспудный характер противоречий означал, что они являются достоянием узкого круга политиков и дипломатов, а широкие слои общества про них знать не обязаны — да и не знают. Такое положение дел, возможно, не устраивало активистов с обеих сторон, но в массе своей обыватели ничего не имели против, а уж эмигранты должны были благословлять такую теплохладность сугубо и трегубо, поскольку теплохладность избавляла их от необходимости внятного исповедания своей веры. Никто их и не спрашивал: «С кем вы, мастера культуры?», и давление окружающего социума, казалось, вовсе отсутствовало.
Что было несомненным благом, ибо при открытом конфликте эмигрант вынужден четко выбирать между бывшей родиной и новым ПМЖ, причем даже это не всегда помогает. Можно вспомнить печальную судьбу глубоко лояльных американцев японского происхождения после Пёрл-Харбора, можно вспомнить не столь драматическую, но тоже неприятную судьбу телеведучого Евгена Кисельова (б. Е. А. Киселева), которого ни долгие годы жизни на Украине, ни безусловная лояльность новой власти не избавили от москальской стигмы.
Можно справедливо возразить, что Украина вообще далека от западной просвещенности, так что пример неудачен, но беда в том, что и оригинальная западная просвещенность — как показал пример XX в. —- подобна кошачьей лапе. Из мягкой подушечки в случае надобности выпускаются весьма острые когти, и первым объектом когтеприкладства всегда становятся те, кто недостаточно интегрирован в ощетинившийся социум. Недостаточно свои.
Наблюдая в глобальных социальных сетях резкую эволюцию многих эмигрантов, в исповедании веры своего нового ПМЖ стремящихся быть святее папы римского, можно, конечно, объяснить это ответом на эволюцию их бывшей родины, резко погрузившейся в пучину окончательного беззакония. Наверное, они и сами так думают. Но, глядя на это вчуже, нельзя не услышать в их иеремиадах отчаянное «Я свой! Я свой! Не трогайте меня, я давно не русский!». Сила отмежевания велика и впечатляет.
Впрочем, попади мы в их положение, вели бы мы себя иначе? Большой вопрос. Велики святые чудеса Запада — но при хорошей погоде. При сумрачной, как нынче, лучше не подвергать себя испытанию. Маленький человек меж двух жерновов — я человек завистливый, но завидовать тут нечему.
