Эксперт Эксперт - Эксперт № 15 (2013)
Единственное, что мы знаем точно: во многих случаях мы даже можем помочь намного более эффективно, чем наши коллеги-психиатры. Психотерапевтическая помощь порой более действенна, чем лекарственная. Те, кто приходит к нам, могут рассчитывать на лучшую участь, чем те, кто идет к нашим коллегам, прописывающим таблетки. Ну кроме, конечно, психотических расстройств, когда у человека, например, «голоса», — здесь нужны нейролептики. Никакая психотерапия не поможет до тех пор, пока психотропными препаратами не снята клиническая острота.
Но при этом доказано, что одними нейролептиками не обойтись. Эффективность психотерапии в клинике большой психиатрии обоснована целым рядом исследований, в первую очередь в рамках проекта группы Джорджа Брауна Expressed Emotions еще в семидесятых годах прошлого века. По их результатам стало ясно, что снижение уровня критики, контроля, враждебности по отношению к больным шизофренией оказывает явно положительное влияние на течение их болезни. С тех пор эти данные были подтверждены множеством контрольных исследований, что в нашем деле случается не так уж и часто. Это позволило скорректировать многое в терапии расстройств шизофренического спектра, создать новые терапевтические стратегии.
Мы знаем, что применение наших методов имеет — воспользуемся старыми советскими терминами — большое народно-хозяйственное значение. Половина, если не больше, пациентов, обращающихся к терапевтам, хирургам, эндокринологам, в том или ином виде нуждаются в нашей помощи. Болезни желудочно-кишечного тракта, особенно язвенная болезнь; сердечно-сосудистые, такие как гипертония, многие другие, как, например, бронхиальная астма, — все они очень зависимы от психических факторов.
Александр Сосланд, доцент кафедры мировой психотерапии факультета психологического консультирования Московского городского психолого-педагогического университета, старший научный сотрудник Института «Русская антропологическая школа» при РГГУ
Фото: Алексей Майшев
— Вы упоминали в книге точку зрения о психотерапии как о науке, находящейся в допарадигмальной стадии. Но у нее есть старшая сестра — психология, которой пошел уже второй век, однако она все так же находится в раздробленном состоянии — есть шесть основных течений, которые не имеют никакой объединяющей теории. Быть может, это общая специфика психического — невозможность его познания?
— Отчасти это так. Общая психология и психотерапия очень долгое время развивались независимо друг от друга. Общая академическая психология намного более едина, и главное ее преимущество в том, что эксперимент предшествует теории. В современной академической психологии экспериментальный метод основной.
А в психотерапии вначале сформировались «большие проекты», имеющие претензии на новое мировоззрение, как это было с психоанализом и другими школами, и только потом они стали исследоваться экспериментальными методами. Сложилась парадоксальная ситуация: психоанализ и другие подходы, которые позиционировали себя как исследовательские методы, сами стали объектами исследования. И оказалось, что во многих случаях экспериментальные методы бессильны, поскольку психотерапевтическая ситуация включает в себя одновременно слишком много разных переменных. Мы не можем исследовать зависимость одних переменных от других, если их больше пяти-шести. А психотерапевтическая ситуация обычно включает в себя намного большее количество параметров, зачастую не поддающихся учету.
Психотерапия складывается на стыке разных дисциплин — психологии, медицины, философии, педагогики, и в этом ее специфика. И исторически сложилось так, что экспериментальное исследование опаздывает за изобретением и применением метода и не служит легитимационным фактором его использования даже задним числом. Экспериментальное исследование не позволяет докопаться до многих существенных факторов в рамках психотерапии, которые были добыты опытным путем, через наблюдение, в процессе непосредственной работы терапевта и клиента, без вмешательства экспериментатора, который обработал бы это с применением статистически-математического аппарата.
— Что натолкнуло вас на попытку создания методологии психотерапии?
— Книга была естественной реакцией на то, что произошло в отечественной психотерапии после конца советской власти и падения железного занавеса. В советское время было ограниченное число методов: гипноз, аутогенная тренировка, рациональная терапия (сильно устаревший аналог когнитивно-поведенческой терапии). У нас не было ни психоанализа, ни гештальт-терапии, ни психодрамы — словом, ничего из того, что составляет основу психотерапии во всем мире. И вот к нам устремилось огромное количество тренеров, которые явили очень пеструю картину разнообразия психотерапевтических подходов; как выяснилось позже, весьма сильно не совпадавшую с тем, что происходит в остальном мире. Например, было очень много специалистов по нейролингвистическому программированию, подходу довольно сомнительному, и совсем немного — по когнитивной психотерапии, которая является одной из ведущих сил в Европе и США. Нашей задачей было разобраться в этом нахлынувшем на нас многообразии. Поэтому я предпринял попытку выделить основные структурные моменты в общем психотерапевтическом знании. Несмотря на огромное многообразие методов, в них есть общие моменты.
Раньше исследования психотерапевтических школ носили преимущественно описательный характер, я же постарался сосредоточиться на скрытых механизмах их действия. Помимо прочего уделил много внимания тому, что крайне мало освещается в научной литературе, — это тема авторского интереса. Психотерапевтические школы не в последнюю очередь создаются под интересы авторов, а не клиентов. Именно поэтому так медленно и болезненно формируется общее единое поле психотерапии. Интересы большинства создателей методов в том, чтобы самостоятельно, обособленно от других преподносить себя на рынке психотерапевтических услуг. Исторически сложилось так, что психотерапевт — это тот, кто создает школу с претензиями на новое большое мировоззрение и утверждает ее в борьбе с враждебно настроенным окружением. Так было в самом начале истории современной психотерапии, когда Фрейд создал психоанализ. И большинство создателей новых школ хотят быть, как Фрейд, подражают ему: пытаются обзавестись своим методом и на его основе сформировать сплоченное идеологизированное сообщество.
— То есть мотив — это корысть, продвижение себя на рынке. А как же главный мотив психотерапевтов — власть над людьми?
— Не могу согласиться, что это главный интерес, но, понятное дело, весьма значительный. Власть над людьми — это, конечно, вещь абсолютно не специфическая именно для психотерапии. После работ Мишеля Фуко мы рассматриваем тему власти очень широко: любой текст — заявка на некую власть. Говорить о психотерапевте как об уникальном носителе властного интереса было бы большим преувеличением. Но без его учета мы ничего не поймем в истории психотерапии. Властный интерес, собственно, и привел к множественности школ.
По мере развития психотерапии степень авторитарности психотерапевта снижается. Классические авторитарные методы психотерапии, например гипноз, исторически потерпели поражение. Во всем мире гипнотизеры никак не определяют лицо сегодняшней психотерапии. Один из важнейших запросов, с которым человек приходит к нам, — это запрос на обретение свободы. Он не свободен в силу своих симптомов и проблем, и он чаще всего не свободен в каких-то отношениях, тем более при наличии зависимостей. Соответственно, его нельзя лечить путем дальнейшего ограничения свободы. Поэтому в значительной степени история психотерапии — это история либерализации методов. Внутри гипноза такую либерализацию осуществил американский автор Милтон Эриксон. Мы освобождаем клиента от своего давления. Мы не внушаем и крайне мало советуем. Ведь совет — это тоже определенного рода насилие. Мы стараемся давать их только в крайних случаях.
