Генри Олди - Призрак японского городового
Реплика. А вот мы нарисовали персонажа или целый мир, да – и вдруг нам жалко ему конфликт устраивать!
(смех в зале)
ЛАДЫЖЕНСКИЙ. Конфликт происходит на уровне сил, идей, стремлений. А персонифицируется в людях, проявляется в героях.
ГРОМОВ. Любовь против ненависти, честь против предательства. На уровне глобальных понятий, нравственных и идейных категорий, принципов, взаимоотношений – вот это конфликт. А персонажи – это выразители сил конфликта.
ЛАДЫЖЕНСКИЙ. То есть, конфликт «одевается» в людей!
ГРОМОВ. Но базовый конфликт строится не на уровне персонажей, а на уровне идей, принципов, понятий, категорий. К описываемому миру это относится в равной степени. Если в вашем мире все благостно и хорошо, то не возникнет конфликта. Если же все-таки устроить конфликт – так вам же мира жалко! Нет, конфликт необходим. Тогда появятся персонажи, которые выражают ту или иную сторону конфликта… Они, кстати, в процессе могут переходить с одной стороны на другую – это самое интересное. И тогда посредством героев для читателя и раскроется ваш оригинальный и прекрасный мир, показанный в динамике конфликта.
ЛАДЫЖЕНСКИЙ. Мы больше интересуемся традиционными драматургическими конфликтами. Мы стараемся увидеть чистый конфликт, четче его персонифицировать в персонажах, в их действиях, поступках, диалогах… Кстати, именно сейчас диалоги вдруг пошли – через сколько лет вдруг начал получать огромное удовольствие, когда пишу диалоги! Знаю, как герои говорят, слышу интонации… Мне интересна драматургия. Для меня таможенник Верещагин, подымающий бочку над головой под музыку Шварца и стихи Окуджавы, намного выразительнее сложнозакрученного эстетского текста или пейзажа в неком фильме, где ничего не происходит два с половиной часа от начала до конца. Таможенник важнее, потому что меня при виде Верещагина «пробивает на слезу». А эмоции очищают душу.
Вопрос. Вот у меня проблема: второстепенный герой всегда доминирует над главным. При этом даже если меняю им роли, ничего не меняется…
ЛАДЫЖЕНСКИЙ. Даже не знаю, что подсказать!
Вопрос. Я не могу найти выход. Я это замечаю, замечают те, кто читает меня, мне на это указывают…
ГРОМОВ. Мы можем подсказывать решение тех проблем, с которыми хотя бы раз сталкивались сами. Есть опыт, один из вариантов решения мы знаем. С такой ситуацией, как ваша, мы не сталкивались, поэтому не можем подсказать решения.
Вопрос. Был такой древний жанр – жизнеописание. Античность, историки в Средние века… Очень классно в советское время – Георгий Гулиа потрясающий, замечательный писатель; «Баллада судьбы» Вардана Варджапетяна. Можно ли сейчас написать вот такое жизнеописание, роман, в котором завязка, кульминация и развязка – это жизнь одного человека? Чтобы идеей, темой и вообще целью написания книги было жизнеописание?
ЛАДЫЖЕНСКИЙ. Фактически исторический роман? Да, можно.
ГРОМОВ. Жизненный путь человека? Да.
ЛАДЫЖЕНСКИЙ. Я правда, боюсь, что читатель в массе своей не захочет такую книгу читать. Если роман будет исторический, то читатель, во-первых, вместо чтения начнет выискивать соответствие фактажа энциклопедии. Такое вот странноватое наслаждение. А во-вторых, все равно там целью не будет просто жизнеописание человека. Все равно понадобится конфликт, а за ним подтекст… И если это художественное произведение, мы не обойдемся без вымысла. Художественное иначе не строится.
ГРОМОВ. Я не вижу принципиальных препятствий. Люди писали – и хорошо получалось. Что, перевелись приличные литераторы? – да вроде, не перевелись.
Реплика. Я просто хотел сказать, что у Иэна Бэнкса один из романов по «Культуре» – жизнеописание одного человека. Оно, правда, начинается с конца и перемешивается с началом жизненного пути. Ты сначала думаешь: это разные люди… Но в самом конце романа ты видишь точку соединения…
ЛАДЫЖЕНСКИЙ. «Одиссей, сын Лаэрта» – тоже жизнеописание, по большому счету.
ГРОМОВ. «Герой должен быть один» – тоже, в общем-то.
Вопрос. У меня есть такая проблема: я почти ничего не могу завершить из того, что начинаю. Я понимаю, что решение понятно: работать. Но вот работаешь и понимаешь, что – плохо. Плохо! И так всегда, каждый раз.
ГРОМОВ. Не дописывается до финала текст, да?
ЛАДЫЖЕНСКИЙ. А на сколько дописывается? Хотя бы больше половины бывает?
Реплика. Больше половины было пару раз.
ГРОМОВ. Мне кажется, что если вам действительно нравится идея и сюжет, если хотя бы половина текста написана – вам следует любой ценой дописать до конца. Поставить точку, а потом уже переделывать готовое произведение. Улучшить, отредактировать, что-то поменять, почистить. Надо все-таки хоть что-то довести до финала.
ЛАДЫЖЕНСКИЙ. Я – человек добрый, у меня и рецепты добрые. Я бы начал разговор не с того, как вам работать, а с исходника. Я бы начал с вас, а не с ваших приемов работы. Мы уже говорили здесь, что первый шаг к излечению – это признать, что я не субъект, а объект, и мной манипулируют. Этот шаг к излечению – вроде бы унижение, но необходимое. В вашем случае, извините, надо вначале признать: я бездельник и лоботряс.
(смех в зале)
ЛАДЫЖЕНСКИЙ. Когда вы это признаете, тогда следующий шаг…
ГРОМОВ. …хотя бы один раз победить в себе бездельника.
ЛАДЫЖЕНСКИЙ. Собственно, и весь рецепт.
Реплика. А может быть, есть смысл просто писать финал, писать начало, писать пару кусков в середине.
ЛАДЫЖЕНСКИЙ. Нет, все равно обломится.
Реплика. А может, имеет смысл просто понять, для чего ты пишешь? Надо ли оно тебе…
Реплика. Дело в том, что в процессе я понимаю, что задумал изначально… У меня есть планы, и я понимаю, что у меня не получается высказать то, что я хотел высказать. Я понимаю, что надо работать, работать…
ГРОМОВ. Понимаете? Работайте. Потренируйтесь на малой форме, которая делается плюс-минус на одном дыхании. Сделать несколько небольших законченных рассказов, ощутите дыхание финала, а потом попытайтесь перенести это ощущение на более крупную вещь.
Реплика. На таком подъеме только кусок из чего-то…
ГРОМОВ. Все, что мы могли подсказать, мы подсказали. Возможно, существует другая методика, но мы ее не знаем…
Партенит-2014
(Стенограмма вступительного занятия)
О.Л. Занятия в нашей группе будут происходить следующим образом. Первые пять, максимум десять минут – на сцену приглашается автор текста. Он представится, расскажет, как дошел до жизни такой, что за текст прислал для разбора… Короче, все, что сочтет необходимым. После этого автор надолго замолкает. Он не комментирует из зала обсуждение своего произведения. Он не вступает в длительную полемику с ораторами, не бросается банановыми шкурками в критиков…
Д.Г. Единственное исключение – если автору задают конкретный вопрос, он на него отвечает.
Мужской голос. Можно задавать вопросы автору?
О.Л. В разумных пределах. Если все обсуждение построить на полемике и диалоге – мы не уложимся в отведенное для разбора время.
Д.Г. Если есть один-два вопроса – можно задать. А строить на этом все критическое выступление не стоит.
О.Л. Дальше вы, дамы и господа, начинаете обсуждать произведение. Пятнадцать, максимум двадцать минут на одно выступление. Это вынужденное ограничение – время семинара не может увеличиться по требованию. Если мы увидим, что кто-то выступает больше, чем следует – мы прервем оратора. Без обид, да? Также можно подавать реплики с места, если у вас нет долгого разбора. Периодически мы делаем небольшие перерывы для курящих. Я некурящий, но готов войти в положение. Кстати, аудитория через час-полтора начинает «терять внимание». Нужно пять минут перерыва – переключиться.
Д.Г. Вольнослушатели тоже могут выступать. Все, прочитавшие текст и имеющие пару слов, могут высказывать свое мнение и впечатления, давать советы. Это не возбраняется и даже приветствуется! У «семинаристов» и вольнослушателей во время обсуждения совершенно одинаковые права. Когда отработали все желающие высказаться, делается перерыв – и в дело вступает «тяжелая артиллерия» о двух стволах. Мы – Олди – начинаем разбирать произведение и высказывать свое просвещенное мнение по поводу. Кстати, если мы периодически будем шутить или даже иронизировать – не обижайтесь. Это прием для лучшего запоминания. Иногда попадаются такие обороты, по поводу которых не пошутить просто невозможно.
