«Будем надеяться на всё лучшее…». Из эпистолярного наследия Д. С. Лихачева, 1938–1999 - Дмитрий Сергеевич Лихачев
Мы с детьми жили в сторожке, а вдова и дочь моего покойного брата Леонида[2113] занимали большой дом, только что отремонтированный на их собственные средства. На дачу приходили многочисленные поклонники, мы проводили экскурсии, приезжали экскурсионные автобусы, я рассказывал им об отце. Мы понимали, что перестройка дома для новых владельцев погубит уже функционирующий музей, а его необходимость подтверждалась все большим числом прибывающих посетителей. Мы отказались освободить дом, Союз писателей подал на нас в суд. Приходилось регулярно ездить в г. Видное в ответ на присылаемые повестки, разбирательство оттягивалось, представители истца часто пропускали назначенные дни. Вместе с нами судилась Лидия Корнеевна Чуковская, отстаивая дом своего отца как действующий музей[2114].
Среди писательских кругов об этом деле широко было известно, нам сочувствовали. Дмитрий Сергеевич Лихачев почти в каждом письме к нам спрашивал о судьбе дома. Но мы не смели обращаться к нему с просьбами о заступничестве, зная, как многочисленны его просители и скольких он поддерживает сам.
После выхода в свет „Воздушных путей“ я решился вновь предложить в Гослитиздат составление двухтомника, вторым томом которого должен был стать „Доктор Живаго“. Я уже обсуждал такое издание в середине 1960-х годов с А. И. Пузиковым[2115] после выхода Большой серии „Библиотеки поэта“ и „Избранного“ в Москве[2116], но А. А. Сурков решительно остановил это, сказав, что тем самым встает вопрос: когда они были дураками — когда запрещали это издание или теперь, когда его разрешают.
Так и теперь Пузиков обратился за разрешением в Союз писателей или еще куда-то повыше, и ему запретили издание романа. Двухтомник предложили составить из стихов и короткой прозы, уже апробированной „Воздушными путями“.
За 20 лет, прошедших со времени предыдущего издания 1965 г., нам удалось значительно расширить стихотворный состав, включив полностью стихи из „Доктора Живаго“, пополнить цикл „Когда разгуляется“ и более широко представить раздел стихотворений, не вошедших в основное собрание. Были включены некоторые письма, публиковавшиеся ранее в журналах, но возглавлявшая редакцию классической литературы Н. Н. Акопова категорически запретила восстановить в них изъятые при первых публикациях места. И „страха ради иудейска“ за поддержкой снова обратились к Лихачеву. Он известил меня об этом.
Это было неожиданностью для меня, я рассказал Дмитрию Сергеевичу историю замысла двухтомника, тем более что он оказался в сомнительной ситуации и чувствовал неопределенность темы своей статьи, которая по требованию редакции не должна была касаться запрещенного романа „Доктор Живаго“. И действительно, после выхода двухтомника он жаловался нам, что со всех сторон его упрекают в том, что он ни словом в своей статье не упомянул романа.
В этом предисловии он кратко и очень точно передал основную биографическую канву и прекрасно разобрал метафорическое единство поэзии и прозы Пастернака, рождающихся из пережитого опыта и лирической самоотдачи, соотношение в них искусства и жизни.
Удивительно, но издательство предоставило ему в качестве авторских экземпляров только первый стихотворный том, потом нам пришлось посылать ему второй по почте.
Мы виделись в Москве, он благодарил нас за то, что, благодаря участию в этом издании, он открыл для себя Пастернака, которым раньше никогда специально не занимался и плохо его знал. Я пытался объяснить ему, что это не моя заслуга и я сам никогда бы не осмелился просить его о помощи и заказывать ему статьи. Тем более я не привлекал его к заступничеству за дом в Переделкине, из которого мы по суду были выселены осенью 1984 г. В его кратких письмах к нам звучит беспокойство и возмущение продолжающейся и после смерти моего отца „войной“ против него Союза писателей.
Через некоторое время мы получили по его просьбе приглашение из Останкина принять участие в его выступлении по телевидению. Мы подумали, что он хотел что-то сказать там о нашем выселении. Но главной темой его выступления был решительный протест против поворота северных рек и защита культурных памятников Русского Севера, обреченных этим проектом на полную гибель. Он говорил о значении фресок Ферапонтова монастыря, превышающих ценность живописи Флоренции. Ему задавали разные глупые вопросы, подобные тому, как он относится к смешанным бракам. Он не сразу понял, что имеет в виду разодетая и разукрашенная дама, которую волновало то, что „россиянки“ выходят замуж за иностранцев. Дмитрий Сергеевич пытался ей объяснить, что замужество по любви всегда прекрасно и ставить на его пути преграды жестоко и безнравственно. Дама была разочарована, она явно искала поддержки своему возмущению поведением „россиянок“. (Мы тогда впервые услышали воскрешение архаизма „россиянка“, знакомого по поэзии XVIII века и использованного Есениным.)
Может быть, Дмитрий Сергеевич ждал вопроса о даче Пастернака, но ни мы, ни кто-нибудь другой не решались его задать. К концу выступления он очень устал, и затягивать его новыми темами было просто безбожно.
Он знал о моей работе над биографией отца, которой после изгнания из Переделкина я стал посвящать освободившееся время. Мы много говорили об этом, я делился своими соображениями по поводу разных обстоятельств жизни отца, и он оказал мне огромную помощь, поддержав своей рецензией мою книгу „Материалы к биографии“. По просьбе В. П. Балашова, заведующего редакцией критики в издательстве „Советский писатель“, мы отвезли ему в Ленинград рукопись, и он по-доброму отозвался о ней.
Одновременно я обратился в „Новый мир“ с предложением опубликовать „Доктора Живаго“. С. П. Залыгин[2117], страшившийся этого шага и откладывавший его с года на год, договорился с Лихачевым о предисловии. Дмитрий Сергеевич, оказавшись в Париже, счел своим долгом посмотреть, что писали о романе за границей. В Bibliotheque Nationale ему показали библиографию, он рассказывал нам, что она просто испугала его. Страницы за страницами мелькали перед ним на экране, насчитывая более тысячи названий критических разборов и откликов на разных языках. Свою статью о романе он называл „валериановыми каплями для начальства“, желая показать, что в романе нет ничего страшного для советской власти. Эта была первая работа в России о „Докторе Живаго“, и характеристика романа как „духовной автобиографии Пастернака“ с тех пор стала его общепринятым определением[2118].
К 100-летию Пастернака готовилось собрание сочинений в Гослите. Как по заученному, редакция снова обратилась к Лихачеву, который стал, таким образом, единственным специалистом по Пастернаку, с просьбой о предисловии. Несколько отредактировав прежнюю работу, написанную к двухтомнику, и расширив его анализом „Доктора Живаго“, Дмитрий Сергеевич поддержал и это издание своим именем и авторитетом[2119].
Знакомство
