«Будем надеяться на всё лучшее…». Из эпистолярного наследия Д. С. Лихачева, 1938–1999 - Дмитрий Сергеевич Лихачев
Военные очерки 1943 г.
Поль Мари Верлен 1944 г.
Шопен 1945 г.
Заметки к переводам шекспировских драм 1956 г.[2124]
Люди и положения 1957 г.
Возможно, что такое название и состав надо согласовать с заглавием Вашего предисловия.
2. Если, следуя Пастернаку в «Охранной грамоте» (I, 6), определить поэзию не как занятие стихотворца, а как искусство по преимуществу, искусство в целом и, следовательно, удел не поэта в цеховом смысле слова, а человека, посвященного искусству, артиста, художника, то окажется, что в европейских духовных традициях, в особенности английской и русской, носитель духовности — язык, слово — развивался поэтически. Для Пастернака еще со студенческих лет это символизировали Шекспир, Пушкин и Лермонтов. В этой связи понятны слова Пастернака в «Людях и положениях» (Перед первой мировой войной, 13) о тридцатых годах: «В последние годы жизни Маяковского, когда не стало поэзии ничьей, ни его собственной, ни кого бы то ни было другого, когда повесился Есенин, когда, скажем проще, прекратилась литература, потому что ведь и начало „Тихого Дона“ было поэзией, и начало деятельности Пильняка и Бабеля, Федина и Вс. Иванова». Тем более, как следует из той же автобиографии (Девятисотые годы, 15), Пастернак, не деля поэтически, характеризует Лермонтова, Тютчева, Гоголя, Чехова, Достоевского и Толстого. Не нам судить, но поэтичность развития русского слова, вероятно, видна с самого момента его зарождения. Пастернак — правильное и закономерное звено этой цепи.
3. Папочку особенно восхищала поэтичность живой разговорной речи, в этой связи он говорил, что письма Ксении Годуновой[2125] — прямое предвестие языка Пушкина, легшего в основание русской литературы. В этом же плане читаются его слова на первом съезде писателей: «Поэзия есть проза, проза не в смысле совокупности чьих бы то ни было прозаических произведений, но сама проза в действии, а не беллетристическом пересказе. Поэзия есть язык органического факта, т. е. факта с живыми последствиями. И, конечно, как все на свете, она может быть хороша или дурна, в зависимости от того, сохраним ли мы ее в неискаженности или же умудримся испортить. Но как бы то ни было, именно это, то есть чистая проза в ее первородной первоначальной напряженности, и есть поэзия».
Понимая, что разделение искусства на жанры не плодотворно и искусственные пропасти его обесценивают, Пастернак писал в «Нескольких положениях» (6): «Не отделимые друг от друга поэзия и проза — полюса. По врожденному слуху поэзия подыскивает мелодию природы среди шума словаря и, подобрав ее, как подбирают мотив, предается затем импровизации на эту тему. Чутьем, по своей одухотворенности, проза ищет и находит человека в категории речи, а если век его лишен, то на память воссоздает его, и подкидывает, и потом для блага человечества делает вид, что нашла его среди современности. Начала эти не существуют отдельно. Фантазируя, наталкивается поэзия на природу. Живой, действительный мир — это единственный, однажды удавшийся и все еще без конца удачный замысел воображения. Вот он длится, ежемгновенно успешный. Он все еще — действителен, глубок, неотрывно увлекателен. В нем не разочаровываешься на другое утро. Он служит поэту примером в большей еще степени, нежели — натурой и моделью».
4. К положению о том, что Пастернак, сын художника и европейски известной пианистки, с профессиональным творчеством познакомился еще в бессознательном детстве. В письме к М. А. Фроману[2126] 17.6.27 г. (В[опросы] л[итературы], № 9 1972, с. 103) Пастернак пишет: «…я сын художника, искусство и больших людей видел с первых дней и к высокому и исключительному привык относиться как к природе, как к живой норме. Социально, в общежитии оно для меня от рождения слилось с обиходом. Как размноженное явленье оно для меня не выделено из обыденности цеховым помостом, не взято в именные кавычки, как для большинства. Размежевывающей строгой нотой сопровождается у меня только моя собственная работа». От композиторской биографии Пастернака остались три законченных вещи, одна из которых издана два года назад (Соната для фортепьяно. Сов[етский] композитор. 1979 г.).
Философии, которую Скрябин считал необходимой основой творчества, Пастернак учился в первую очередь в Московском университете у Самсонова[2127], Кубицкого[2128], Шпета, — в Марбург же поехал всего на два месяца под влиянием Мансурова[2129] и Самарина[2130], так сказать, проверить себя в контакте с высшим тогда явлением европейской философии. У Когена[2131], Наторпа[2132] и Гартмана[2133] его привлекал живой историзм теории. Характеристика направления, данная в «Охранной грамоте» (I, 9), выделяет именно этот реалистический подход марбургской школы и говорит о ней как о теоретической философии интеллекта, основанной на знании и критическом чтении источников. Нам кажется, что можно ни с каким знаком не повторять сомнительное утверждение Миллер-Будницкой, размноженное потом в качестве безымянного штампа, о субъективном идеализме и неокантианстве Пастернака. Оставил философию Пастернак, главным образом, не выдержав воздержания от искусства и осудив академическое нетворческое безучастие подражателей и учеников Когена: «Что меня гонит сейчас? Порядок вещей? Понимаешь ли ты меня. Я видел этих женатых ученых; они не только женаты, они наслаждаются иногда театром и сочностью лугов; я думаю, драматизм грозы также привлекателен им. Можно ли говорить о таких вещах на трех строчках? Ах, они не существуют, они не спрягаются в страдательном. Они не падают в творчестве. Это скоты интеллектуализма» (письмо А. Л. Штиху[2134] 19.7.1912).
5. О природе и истории для сравнения и подкрепления Ваших мыслей Пастернак в позднем, 1959 г., интервью говорит (пер[евод] с нем[ецкого]): «Бытие, на мой взгляд, — бытие историческое, человек не поселенец какой-либо географической точки. Годы и столетия, вот что служит ему местностью, страной, пространством. Он обитатель времени.
Следует уточнить. Не ждите от меня поклонения человеку. Наоборот… Бездна духовной пустоты всегда стоит за риторическими ходулями, все равно, идет ли речь о воспевании человека („Человек — это звучит гордо“) или о мистике сверхчеловеческой морали. В обоих случаях обожествление человека приводит к полному оскудению жизни, к бесчеловечности. Но вернемся к сути дела. Человек — действующее лицо. Он герой постановки, которая называется „история“ или „историческое существование“. Один швед спросил меня, что такое культура (я не люблю это претенциозное слово). Культура — плодотворное существование. Такое определение достаточно. Дайте человеку творчески изменяться в веках, и города, государства, боги, искусство появятся сами собой как следствия, с той естественностью, с какой зреют плоды на фруктовом дереве. Что такое историография? Это опись урожая, ведомость последствий, учетная книга жизненных достижений».
6. Деление материала на жанры Пастернак допускал лишь технологически, всегда занимаясь литературной задачей в целом, так 12.2.1917 г. он пишет родителям (отцу) с Урала: «Я сейчас разное пишу
