Камерные репортажи и житейские притчи - Ева Михайловна Меркачёва
Ничего хорошего, в общем, из таких попыток не выходило. И Алексей выбрал общаться больше с дедом, который искренне радовался его успехам в карьере. А к бабушке внук в последнее время почти не заезжал — некогда, да и желаемого одобрения своей бурной чиновничьей деятельности он там не получал. После каждого визита ночь напролёт не спал, ворочался в постели и даже проявлял потом некие слабости в работе (например, нужно было кого-то из подчинённых наказать — а он прощал)…
Но вот именно сейчас бабушку захотелось повидать нестерпимо. Пока раздумывал, в животе заурчало. Ничего странного — с утра Алексей Павлович успел проголодаться, а Зоя Петровна всегда готовила отменно, особенно он обожал её борщ и котлеты.
— Бабуля, милая, я еду! Ставь кастрюлю на плиту, очень хочется есть, — прокричал он радостно в трубку.
— А может, завтра, Алёшенька?… — робко запротестовала было Зоя Петровна.
* * *
Алексей мчал в своей машине с мигалкой на окраину Москвы. По дороге купил в цветочном киоске большой букет крупных ромашек, всяких деликатесов в дорогом супермаркете.
— Ну здравствуй, внучок, — бабуля протянула ему тоненькие сухие руки.
Алексей поцеловал их. Это были единственные руки, которые он в своей жизни целовал. И скомандовал:
— Накрывай на стол!
Зоя Петровна принялась хлопотать, но явно испытывала какую-то неловкость. И вот всё готово. Она тихонько села на стул, скрестив руки-веточки.
— А ты почему не ешь? — удивился внук.
— Сегодня не могу. Сегодня нелётный день, — тихо улыбнулась она. И быстро поправилась: — Ты кушай, кушай, на меня не обращай внимания!
Привычка, нет, традиция — есть через день — осталась у Зои Петровны с лагерных времён. Муж тогда часто попадал, за якобы плохое поведение, в карцер, где кормили всего четыре раза в неделю: день «лётный», день «пролётный». В «пролётный» выдавалась только кружка пустого кипятка. Такой рацион был не прихотью местного начальства, а общим по тем временам правилом для трудовых лагерей — так «перевоспитывали» злостных нарушителей режима содержания.
Зоя Петровна находилась в том же, что и муж, лагере, только в женском отряде, и знала о каждом случае, когда он оказывался в карцере, что происходило очень часто (правильнее будет сказать, что его в карцер не водворяли время от времени, а просто на несколько дней оттуда освобождали). Чтобы поддержать любимого, она тоже ела через день: день лётный, день пролётный… А потеряв мужа, в память о нём и тех страшных временах, сохраняла этот обычай до конца жизни.
Большой чиновник Алексей Павлович слышал эту историю впервые. И как он раньше не догадался! Почему не спросил прежде (вспомнил, как много раз бабушка по определённым дням отказывалась от пищи)?
Деликатесы убрали в холодильник. В тот день большой чиновник не притронулся к еде — пили на кухне кипяток и листали старый фотоальбом…
* * *
— Алексей Павлович, я подготовила предложения по вашей инициативе о воспитательной мере в виде урезания норм питания, — прощебетала милая сотрудница, зайдя утром к нему в кабинет.
— Забудьте об этом! — с неожиданной горячностью выкрикнул большой чиновник. И тихо, будто извиняясь, добавил: — Прошу вас, никогда никому об этом не говорите. И запомните — нельзя наказывать едой.
Тимур и его собати
— Тимур, к тебе пришли! — начальник колонии-поселения окликнул симпатичного высокого мальчугана, который перетаскивал какие-то стройматериалы.
— Феноменальный парень, — пояснил он правозащитникам. — С рок получил за мелкую кражу.
— Так у вас здесь каждый второй за мелочь. Феномен в чём? — удивились гости.
— Семь лет жил на улице вместе со стаей собак и не умел по-человечески разговаривать, — начальник излагал неспешно, наблюдая за эффектом. Не мог скрыть удовлетворения, заметив, как у гостей округлились глаза. И речь его звучала всё более пламенно: — Когда его отловили полицейские, стая бросилась на защиту. Представьте: это был настоящий бой, раненые с обеих сторон. В приютах Тимур научился разговаривать, а сейчас в колонии-поселении учится читать и писать (сотрудники покупают ему буквари и прописи, за свои кровные, между прочим!). Наш психолог пришла к выводу, что у него поразительно развито чувство семьи. И всё это благодаря собакам, а не людям, понимаете? И мне вот кажется, что верности и преданности, которой его научила стая, он до сих пор ищет в человеческом обществе.
Возникла пауза. Гости находились под сильным впечатлением. Но в то же время в их глазах читалось лёгкое недоверие. Уж не привирает ли начальник? Ну так, чисто для красного словца.
«Маугли» стоял у двери кабинета, робко теребил в руках шапку.
— Ты что, опять ночью под одеялом с фонариком читал? — строго, но заботливо, по-отцовски, спросил гражданин начальник. — Порядок не нарушай. Да и зрение так испортишь. Вот к тебе гости. Расскажи им про свою жизнь, может, чем помогут. Тебе ж скоро на свободу, я за тебя переживать буду.
Тимур сел напротив и, явно смущаясь, начал рассказ.
— Родился я в Москве. Жил в Тушино. Родителей не помню, они оба числятся без вести пропавшими. Тётя меня воспитывала. По её словам, я в Доме малютки был до двух лет, а потом она меня забрала. До шести лет был с ней, а потом жил на улице. Но из этого не помню почти ничего — она говорит, я убежал. А я помню только собачью стаю, что меня приняла. Это была моя семья, я всегда держался только её. С тех пор и пока меня не отловили полицейские, жил с собаками. В общей сложности семь лет получилось. Знаете кладбище рядом с Красной Пресней? Район улицы 1905 года? Вся эта территория была моим домом. Мы кочевали по подвалам пятиэтажек и теплотрассам. В то время много было бездомных — и людей, и собак.
— А как зимой? Ведь холодно же? — разохались правозащитники.
— Вот я ложусь, а собати (Тимур называет собак почему-то «собати», может, потому, что звучит нежнее) — по кругу. Тепло от шерсти идёт, согреваешься быстро.
Первый год был очень мерзлячий, а потом организм привык, и я холод перестал чувствовать.
Еду из помойки доставал — из той же, где и собати. Пил из лужи, как они. Я всё за ними повторял.
