Еремей Парнов - Зеркало Урании

Это лишний раз говорит о темпах современного развития. За какие-нибудь сорок лет чистейшая, казалось, фантастика стала будничным делом.

Некоторые волновавшие Никольского проблемы давно решены, другие стали объектом деятельности ученых. Есть и такие, которые все еще остаются прерогативой фантастики. Над синтетической пищей и восстановлением тканей и органов работают в химических и медицинских институтах; продление жизни и освоение Марса, очевидно, дело ближайшего будущего.

Кстати, еще один пример того, как удивительно сбываются порой случайные догадки — атомные взрывы в романе Никольского потрясли Землю в 1945 году (см. главу "Отблески ада").

К сожалению, нет возможности рассказать о многих примечательных книгах тех лет, до сих пор не утративших своего интереса. Только о поразительных научно-технических догадках, щедро рассыпанных в советской научно-фантастической литературе 20-30-х годов, можно было бы написать специальное исследование.

Остановимся лишь на одной, пожалуй, общей черте этих книг. Если технические, космические, биологические аспекты общества будущего писатели хоть как-то могли себе представить, то социальные отношения, образы самих людей им редко удавались. Произвольные схемы, надуманные черты быта, наивное воскрешение античных традиций, примитивная идеализация — одним словом, все, что характерно для многих современных книг о будущем, в гораздо больших масштабах было представлено в фантастике 20-30-х годов.

И это понятно. Развитие техники человек может прогнозировать более или менее объективно, изменение человеческой психологии приходится ретроспективно постулировать. Нельзя отрывать человеческое сознание от социальных отношений, а они развиваются и совершенствуются медленнее, чем материально-техническая база.

Как правило, писатель пишет о людях сегодняшнего дня и для людей сегодняшнего дня. Поэтому, когда он пытается заменить реально существующего человека из плоти и крови некой рафинированной схемой, его обычно ожидает неудача. В этом отношении более правильной представляется позиция тех писателей, которые видят людей будущего в лучших наших современниках.

Действительно, еще совсем недавно профессия космонавта имела права гражданства лишь на страницах фантастики, тогда как сами эти люди уже существовали, упорно тренировались в будничной, лишенной героического блеска обстановке, готовились к своим беспримерным полетам. Теперь наши советские космонавты как близкие люди, без преувеличения, вошли в каждую семью. За их полетами все мы с волнением следим по радио, телевидению, газетам.

Если в докосмическую эру выдуманный, почти бесплотный герой-космонавт и мог приниматься читателем за живого человека, то теперь литературного героя читатель мерит образами реально существующих людей. Хороших, умных, обладающих чувством юмора и всеми человеческими достоинствами и недостатками. Конечно, всякая идеализация окажется беднее реального, полнокровного образа, а это поведет к недостоверности и в итоге — к творческой неудаче. Разрыв с действительностью так же опасен для писателя-фантаста, как и для любого другого писателя. Только та фантастика достигает своей цели, которая показывает чудесное на фоне обыденного, необычайное в достоверном.

Недаром сатирический гротеск морально не устаревает, а для научной фантастики это опасно. "Мастер и Маргарита" Булгакова и сейчас читается с неослабевающим интересом, тогда как многие научно-фантастические произведения его современников оказались забытыми. Почему? Да потому, что морально устарели. Научные предвидения их оказались осуществленными или опровергнутыми наукой, а живых людей и живых ситуаций в них никогда не было. И напрасно критики жалуются на то, что иные вещи "незаслуженно забыты". Заслуженно. В то же время "Гиперболоид инженера Гарина" до сих пор остается в числе наших любимых книг, несмотря на то что в научном отношении роман абсолютно устарел. Где уж кустарному гиперболоиду конкурировать с лазером, а теории оливинового пояса Манцева — с теорией зонной плавки. Но разве мы это замечаем? Ничуть (см. главу "Вечный ветер").

Точно так же живут лучшие произведения А. Беляева, а слабые сугубо технические его творения, хотя недавно и переизданные, не могут уже вызвать прежнего интереса. То же самое можно сказать и о некоторых более поздних произведениях, как, скажем, "Истребителе 2Z" С. Беляева и "Тайне профессора Бураго" Н. Шпанова. Чисто служебный фантастический их элемент претерпел быструю инфляцию, и спала вуаль, за которой скрывались художественные слабости. Такая же участь постигла и ряд произведений фантастики ближнего прицела, несмотря на то, что некоторые из них были созданы еще совсем недавно. Взять хотя бы "Горячую землю" Ф. Кандыбы, в основу которой положена проблема использования горячих недр планеты. Но разве можно брать рядовую, в общем-то абсолютно реальную проблему сегодняшнего дня в основу произведения, подчиняя ей сложные перипетии, обусловливая ею не только профессии, но и характеры героев?

Вечный ветер

Конечно, цель всего творенья — мы,

Источник знанья и прозренья — мы.

Круг мироздания подобен перстню,

Алмаз в том перстне, без сомненья, — мы.

"Vita brevito ars longo", — говорили римляне — мастера лапидарных формулировок. "Жизнь бренна — искусство вечно"… Не уверен, что есть что-нибудь действительно вечное в бескрайней Вселенной, где все подвержено изменению, а гибель и рождение замкнуты в круг без конца и начала. Но как бы там ни было, искусству уготовлена долгая, по сравнению с человеческой, жизнь. Разве это не диво, что не машина времени, придуманная фантастами, не хитроумный прибор, сконструированный в каком-то неведомом НИИ, а всего лишь стопка сброшюрованных листов бумаги позволяет нам бессчетно возвращаться назад? Она — словно билет в дивную сказочную страну, где ничего не меняется, хотя и полно движения. Как необыкновенно приятно, как упоительно бывает посетить ее после долгого отсутствия и застать все на своих местах, все как было. Это не только сверхсветовой полет в мир вымысла, где живут и всегда будут жить любимые наши герои, но и возвращение в собственное детство. Иначе мы бы вряд ли стали столь часто перечитывать полюбившиеся с давних пор книжки.

"Аэлиту" и "Гиперболоид инженера Гарина" я, как положено, прочитал, будучи еще школьником, и с тех пор нет-нет да снова поброжу по городам, затерянным среди красной пустыни Тумы, или Крестовскому острову в Ленинграде, где в заброшенном подвале узкий, как вязальная спица, луч выписывает сквозные вензеля на стальных болванках. Зачем я это делаю? Почему? Сам не знаю.

Силу, которая властно тянет нас к полузабытым истокам, нельзя объяснить законами логики, как нельзя "поверить алгеброй гармонию". Ведь я, как и многие из вас, в чьи руки попадет эта книга, прекрасно знаю, что Гарин вместе с Зоей Монроз окажутся в конце концов на необитаемом острове, причем чуть ли не голыми, а Лосю суждено навеки расстаться с пленительной Аэлитой, чьи губы хранят привкус горьковатой свежести. Горечь яда и горечь разлуки. Звездная тоска о жарком солнце, зеленых холмах и любви, над которой не властно ни пространство, ни время?

Пусть мы знаем, чем завершится поединок отважного беспризорника Ивана с гиперболоидом «Аризоны» и к чему приведет побег в подземелья царицы Магр, это почти ничего не значит. Подсознательно мы постоянно надеемся на чудо. Вдруг, вопреки нашей памяти и законам мироздания, на сей раз все разыграется совсем по-иному.

Чуда, разумеется, не происходит, потому что сама наша надежда уже является беспримерным чудом. Таково свойство подлинного искусства. Поэтому оно и побеждает время, вновь и вновь заставляя человека сопереживать. А это такая радость — оказаться в увлекательном путешествии с любимыми героями, что ее хочется испытывать постоянно.

Что же сказать о давно уже ставших хрестоматийными книгах? О Книгах, которые переросли тесные рамки обложек и стали кинолентами ("Аэлита" была отснята еще в 1924 году) и вошли в наш дом с телеэкрана (по мотивам "Гиперболоида инженера Гарина" поставили телевизионный фильм). Да что там книги и ленты! Есть песенка про "московскую Аэлиту", кафе «Аэлита», а гиперболоид помянул на страницах «Правды» прославленный академик, когда пришло известие о присуждении Нобелевской премии создателям лазера.

Творения А. Толстого не просто литературное явление. Они стали неотъемлемой частью окружающего мира, вошли в плоть и кровь нашей цивилизации.

Обращение Алексея Толстого к фантастическому началу было далеко не случайным. Оно было предопределено склонностью его характера, эволюцией творчества, образованием и, если угодно, самой историей. Ее переломным моментом, достигшим взлета в октябре 1917 года.