«Будем надеяться на всё лучшее…». Из эпистолярного наследия Д. С. Лихачева, 1938–1999 - Дмитрий Сергеевич Лихачев
Дело не получится; оно и не получается.
Потому что ясно, как говорил один из героев Гоголя, даже для не учащихся в семинарии, что архитектура, во всяком случае, не чисто словесное построение.
То, что вы называете этикетом, и то, что указано вами правильно, частный случай великой попытки упорядочить мир и построить его по воле этого самого этикета.
Авраам, человек очень молодого человечества, извиняется перед богом: он не одет.
То есть он знает этикет.
Он стыдится своей наготы — то есть он предполагает этикет — платье — уже существующим.
Само деление — посмотрите, очень интересный факт — сотворение мира — в нем принимают участие две группы: единый бог и боги, еще не скрепленные в одного бога заповеди.
Поэтому бог творец в еще не существующем мире говорит кому-то, что это хорошо.
То есть мир создается в мире еще не существующего этикета.
Но этот мир не может существовать без этикета.
Ваши указания на этикет приема посла, начала войны, вероятно, начала любви — все эти этикеты могут быть соединены — вероятно, вами — в еще не существующую папку, папку необходимую, — этикологии.
Такие вещи, как положение, что с женщиной надо сходиться не раньше третьей, как бы этикетной, встречи, иначе это непристойно; — способы говорить и способы молчать, весь мир хороших манер, они существуют в любом народе, — и в нашем обществе.
Проводы важного представителя большими группами почтенных людей и встреча гостей большими группами своих людей — это явление нашего этикета.
Я об этом думал, думал давно; и сам театр, его так называемая условность, его резкое деление того, что происходит на сцене, и то, что должно быть воспринято в зале, — это этикетно.
Этикетно было античное раскрывание действия актеров, скажем условных актеров, сперва двух, потом трех.
Хор раскрывает истинную сущность происходящего.
Он как бы ищет место всего того, что происходит на сцене, в общей системе истинных этикетов.
Формализм был ошибкой, потому что он не знал этикологии.
Между тем весь путь Дон Кихота связан с этикетом рыцарства и с нарушением этого этикета.
И смысл эпизодов — это разнообразный анализ как бы существующего многотомного испанского этикета.
Смерть Дон Кихота — уход в другой этикет.
Я думаю, что снимание шляпы, пожатие рук, расположение людей за столом, и нашего всего эротического поведения[1602], и изменение, — если оно идет не по этикету, — желание обеих сторон создать его по всем правилам — это дорелигиозно.
Религия потом многократно разно укладывала; а в обряде венчания использовала некоторые этикеты античного театра.
Поэтому есть два актера, хор, который все разъясняет, и сам иконостас воспроизводит этикет древней сцены.
Теперь поговорим о Вашей книге.
Главы о Достоевском[1603] для меня, человека, который много думал о Достоевском и что-то о нем знает[1604], они прекрасны, потому что в них есть этикологическое понимание.
Что разные писатели живут, осуществляя разные этикеты.
Л. Н. Толстой Вашу мысль, которую Вы выделили, о предсюжетном вступлении в романе, Л. Н. Толстым эта мысль ощущалась.
Толстой об этом говорил следующее — Достоевский всегда все излагает, а потом уже не интересно.
То есть случай с убийством старухи, он не только построен, но и восснован сразу и обобщен в статье Раскольникова.
Это как бы попытка создания нового морального этикета.
Я не согласен с Вами в вопросе о широте явления, которое Вы называете словом «вдруг».
Я так много писал, что никогда не помню, что я уже написал, что надо написать.
Что такое слово «вдруг».
Это упоминание о втором, другом, — но связанном.
Это, скажем в моей старой афористической манере, в слове «вдруг» есть астигматизм.
То есть разное видение двумя глазами.
«Другой» — это очень близкий человек.
Трое уже образуют коллегию.
Но другой — это начало первого анализа.
«Вдруг» Достоевского очень интересно.
Оно интересно с точки зрения создания человечеством нового будущего мира с его будущими этикетами.
У Достоевского существует то, что мы читаем, то, что как бы есть, и то, что должно быть — что вдруг появится.
Рядом с убийством большой сад, Летний сад соединится с Михайловским садом и Марсово поле станет садом — все это будет вдруг.
В слове «вдруг», мне мнится, есть элементы первичного коммунизма — того света, в котором мы вдруг можем оказаться: в разных отделениях.
Вдруг это изумление миром; и то, что Дездемона любит негра, или мавра, — это вдругое явление.
Об этом много говорили тогда и удивлялись.
«Пророк» Пушкина — это рассказ о том, как создается поэтическое «вдруг».
Я думаю, что Вы, по моему мнению, великий писатель, человек, знающий наше прошлое, как наше настоящее, человек, всерьез знающий язык, — поэтому понимающий вдругое.
Кажется, у Грина есть рассказ, который он мне рассказывал как мною внушенный, что в революционном опустошенном тогдашнем Питере существует вдругой город, существует одновременно.
Они объединены наименованием этого нового мира, скажем четвертого или пятого измерения.
Коперник и Эйнштейн — проповедники «вдругого» мира.
Оно же «другое».
То есть оно существует и до осознания.
Поэтому революционер Достоевский, нечаевец, можно сказать террорист, старается быть другом летучей змеи Победоносцева.
И я думаю, что Победоносцев, который потом обыскивал квартиру умершего Достоевского, был, как говорят дураки, прототипом Великого Инквизитора.
Новый мир, о котором Достоевский вспоминал бегло в сне смешного человека, этот мир не только приснился в гробу, что уже нереально, по Достоевскому этот мир существует со своими этикетами.
В этом мире дети общие и, конечно, нет собственности, потому что все общее.
Поэтому старухи никогда не будут убиты.
Книга ваша другая и вдругая.
Потому что «вдруг» — это не только неожиданность, это новое состояние.
То, что у Вас написано о садах, с одной стороны, смягчает содержание книги.
Если говорить старыми моими неверными терминологиями, она делает книгу не формалистической.
Но, говоря о садах, Вы забыли сады Семирамиды.
Семирамида была женщиной с гор.
Жила в Вавилоне, что на берегу Евфрата, хотя, может быть, и Тигра, надо посмотреть по карте.
И человек, который ее любил, построил ей сады, поднятые на арках.
Итак, литература, в числе своих предков, имеет сады Семирамиды.
Формализм давно требует вдруга.
Ошибка моих младших современников — структуралистов в том, это ужасное нарушение этикета — они хотят, [чтобы] «вдруг» всегда было тем же самым.
Поэтому они родственники Великого или Малого Инквизитора — дай им волю, они заведут себе лотмана, отведут ему маленький университет, всё
