Посткоммунистические режимы. Концептуальная структура. Том 1 - Балинт Мадлович
Полярной противоположностью открытой сфере является закрытая сфера коммуникации. В соответствии с идеологией марксизма-ленинизма, этому типу свойственно формальное и открытое ущемление всех четырех прав СМИ. Государство отрицает право знать (информацию, представляющую общественный интерес) в том смысле, что функционирование режима не является прозрачным ни для собственных граждан, ни для иностранцев[663]. Право говорить и право выбирать также игнорируются, что обеспечивается тремя взаимосвязанными свойствами коммунистических диктатур:
1. государственная монополия и общий запрет частной собственности, которые подразумевают, что (1) каждое СМИ принадлежит государству и (2) частные СМИ запрещены;
2. СМИ являются подразделением партии-государства, а журналисты – членами номенклатуры, то есть они действуют в рамках бюрократического иерархического порядка;
3. контент ограничен цензурой или самоцензурой.
Таким образом, цензура в закрытой сфере коммуникации означает, что весь контент СМИ должен быть одобрен цензором, а в полном виде могут быть опубликованы только те тексты, которые идеально соответствуют линии партии. Тексты, которые не отвечают этому критерию, либо (a) сокращаются так, что из них удаляются те мнения или информация, которые не вписываются в официальную риторику диктатуры (а тем более противоречат ей или критикуют ее), либо (b) вообще не допускаются к публикации[664]. Однако важно отличать цензуру коммунистических диктатур от традиционной цензуры, которую практиковали докоммунистические режимы (в XIX веке), где писатели вынуждены были обращаться в цензурный комитет, который определял, может ли их произведение быть опубликовано[665]. Во-первых, в докоммунистическую эпоху цензор и деятель культуры находились в разных сферах социального действия, поскольку первый был политическим актором, а последний – общинным или экономическим. В коммунистических диктатурах нет отдельного цензурного комитета. По причине монополии государственной собственности и запрета частных СМИ человек искусства является наемным работником партии-государства и на соответствующих условиях включен в иерархию, где каждый начальник является также и цензором. Партийные функционеры высокого уровня скорее устанавливают общие правила для номенклатуры, чем занимаются цензурой самостоятельно. Во-вторых, в докоммунистическую эпоху число урезанных или неутвержденных цензором работ не имело прямого влияния на источники дохода, работу или экзистенциальное положение частного актора. Однако если все СМИ и издательства являются государственными учреждениями и, в сущности, каждый работает на государство, выражение взглядов, которые противоречат официальной линии, указывает на нелояльность партии и, следовательно, в лучшем случае чревато такими наказаниями, как понижение в должности или увольнение. Таким образом, в коммунистических диктатурах работники средств информации часто подвергают себя самоцензуре в том смысле, что даже если у них есть антикоммунистические взгляды, они предпочитают их не высказывать[666]. Наконец, в коммунистических диктатурах писателям и другим людям искусства приписывается особая роль выразителей воли партии-государства, которую с гордостью принимают те из них, кто верит в марксизм-ленинизм. Они воспринимают цензуру не как запретительную меру, а, скорее, как необходимую воздержанность в процессе строительства коммунизма. Цензор не враг художника, а помощник в выполнении его миссии, тогда как цензура – это просто результат практической деятельности или последняя лакировка, которую государство накладывает на текст перед тем, как одобрить его выпуск. Как отмечает Харасти, коммунистическая партия-государство «способна приручать деятелей искусств, потому что художник уже сделал государство своим домом. ‹…› Традиционной цензуре присуще противостояние между творцом и цензором; новая цензура стремится устранить этот антагонизм. Художник и цензор, два лица официальной культуры, неустанно и радостно вместе возделывают сады искусства»[667].
В одной из классических работ на эту тему Фред Сиберт и его соавторы утверждают, что из официальной идеологии и представлений о вреде партийной конкуренции напрямую следует, что «ответственность за все средства массовой коммуникации сосредоточивается в руках небольшой группы высокопоставленных партийных руководителей. Все средства массовой информации [в коммунистических диктатурах] являются рупором этих руководителей, а редакторы и директора этих средств информации внимательно прислушиваются к самым свежим отзвукам „истины“, исходящим с олимпийских высот»[668]. В теории, как пишет Сара Оутс, «СМИ служат интересам рабочего класса, а чувство соблюдения границ / цензуры появляется благодаря самосознанию журналистов, действующих из солидарности с рабочими»; однако на практике коммунистические СМИ стремятся создать сферу коммуникации, в которой единственно возможный стандарт осмысления реальности принадлежит партии (то есть марксизму-ленинизму), а люди при этом лишены права иметь другие представления или свободно высказывать их, если они не согласны с партией[669]. Если обратиться к историческим примерам, то даже в более умеренных версиях реформированного коммунизма, где цензура была более сдержанной[670], только изготовители и распространители самиздата из среды антикоммунистического диссидентства, охват деятельности которых едва ли достигал аудитории в пару тысяч человек, могли скрытно распространять свою литературу, оставаясь за пределами контролируемого государством общественного мнения[671].
Наконец, право взаимодействовать онлайн в закрытой сфере коммуникации не признается, поскольку доступ в интернет значительно ограничен, требует специального разрешения и практически недоступен обычным людям, не входящим в номенклатуру. Примеров из коммунистических диктатур времен, предшествовавших появлению интернета, которые бы подтверждали этот тезис, не существует, но его хорошо иллюстрирует все еще существующая жесткая коммунистическая диктатура Северной Кореи[672]. Тогда как такая тоталитарная модель соответствует идеальному типу коммунистической диктатуры, в чуть более мягких диктатурах с использованием рынка преобладает ее «сглаженный» вариант. Конечно, в таких режимах все СМИ также подцензурны, а право взаимодействовать онлайн ущемляется, хотя и с помощью более изощренных практик. Например, в Китае у людей номинально есть доступ в интернет, но в целях контроля трафика так называемый «Великий китайский файрвол» использует множество различных способов цензуры и фильтрации контента[673]. Китайская партия-государство не допускает свободный доступ к таким сетям, как Google и Facebook, и разрешает только их китайские аналоги. В дополнение к тому, что партия может блокировать местные сайты, она также ввела систему социального кредита, чтобы наказывать тех, чье поведение она посчитает ненадлежащим, что включает взгляды, отличающиеся от общепринятых[674]. Таким образом, формально менее репрессивный Китай практически воскрешает обстановку коммунистических диктатур, стимулируя самоцензуру среди своих граждан, чье экзистенциальное положение напрямую зависит от положительной или негативной реакции государства на их мнения. Помимо прочего, эта политическая система подавляет именно то качество автономии, которая обеспечивается правом взаимодействия в открытой сфере коммуникации.
Между двумя полярными противоположностями находится номинально открытая, но фактически закрытая
